Виктория - [71]

— А что потом? — В душе она спросила: «Как же мы-то прокормимся, мы с девочками?..»

— Драгоценности и мебель. Все вместе, Виктория. А потом я не побоюсь попросить о милости. Во всем мире есть евреи. Меня из больницы не выкинут. Ну, что ты молчишь? Сказала ведь, что я тебе дороже глаза. А теперь представь, что вместо этого самого глаза у тебя — труп. Чего ни сделаешь, чтоб от него избавиться…

— Ты не труп.

— Конечно, ты бы предпочла похоронить меня завтра. Есть вдовы, у которых наследство и поменьше. Но произнести это вслух ты боишься. Каков подлец — собрался сперва тебя разорить, а уж потом сделать вдовой. Был Рафаэль подлецом при жизни и в смерти остался подлецом. И уж что тебе скажет твоя мать, когда вернешься к ней с двумя девчонками и без гроша за душой! Вот о чем ты сейчас думаешь. А не о Рафаэле, ради которого хотела подняться к Богу. Дважды подумаешь перед тем, как попросить у нее тарелку риса. А про новое платье и вовсе не вспомнишь, ведь она сама ходит в обносках. И потому пусть уж лучше Бог смилуется и заберет Рафаэля перед тем, как ты попадешь в мстительные руки своей мамаши.

И его предсказание сбылось, да еще с таким чудовищным размахом, какого он и вообразить не мог. Наджия схватила сковороду и, дубася по ее закопченному дну, стала петь, как поют устроительницы свадеб в честь появления невесты. Было жутко видеть, как уродливо пародирует она знакомый танец. От битья по сковороде рука делалась все черней, и костлявый зад прыгал, пока она подскакивала и выпрямлялась. Таково было возвращение Виктории с двумя насмерть перепуганными дочками во Двор. Наджия, приплясывая с подскоками вперед-назад, созывала всех обитателей Двора. В тот час там не было ни единого уважаемого человека, который бы приказал матери прекратить свои издевательства. Мирьям ушла кого-то проведать, Тойя сбежала в свою комнатушку, а почти оглохшая Азиза была вдовой, жившей на подачки Азури, и с невесткой старалась не ссориться.

— Что ты глаза-то опускаешь? Все равно ни крупицы золота на полу не сыщешь! — пела мать. — Подними голову. Чего нос не задираешь? Всегда приходила к нам, как жена султана, подарки несчастненьким раздавала. Что, бросил тебя бродяга-бедуин, укатил себе в дальние бордели? Сядь, доченька, сядь. Небось ведь устала. Сядь там вон, на стул и пофорси перед нами браслетами да кольцами, которые он тебе надарил!

Несмотря на зиму, лицо ее блестело от пота, и этой своей черной от копоти рукой она его обмахивала. Клемантина с Сюзанной, увидев вымазанную сажей бабушку, зашлись криком. Наджия захлебнулась словами и теперь только пела и стонала:

— Ах ты, ах, как отец-то твой обрадуется, когда увидит тебя у своей постели! Для него время, когда ты жила у бедуина, было временем траура и страданий. Ведь всегда тебя к нему ревновал. Ах, а-ах, аха-ха!

Девочки вцепились в подол Виктории и кричали, уставившись в закопченное бабушкино лицо. Виктория встала на колени и подняла их на руки. Жалкий пакет с одеждой стоял у ее ног. В душе она только и думала, когда же вернется Мирьям.

— А-а! — ликовало покрытое сажей лицо. — Ты конечно же ищешь место, куда тебе приткнуться. Ведь не захочешь же залезть в кроватку между папой и мамой. Нет, ты поумнее Нуны Нуну. Туда иди! — И она указала рукой на пустующий подвал, превращенный в дровяной склад, прибежище крыс и змей.

Два месяца батрачила она служанкой в доме отца. В мастерской дела шли плохо, и все, кроме Мирьям с ее слесарем, жили очень скудно. Азури, зная, что жена измывается над Викторией, иногда совал ей тайком немножко денег, но теплый взгляд подарить боялся. Конечно, он мог как следует вздуть жену, к чему и призывали его тайком Мирьям с Азизой, но он знал, что в его отсутствие мать дочери отомстит и будет еще хлеще есть ее поедом. Наоборот, он почти перестал лупить жену и воздерживался от яростных криков, чтобы не давать ей повода отыгрываться на Виктории. Все напрасно.

Один раз Наджия страшно рассвирепела:

— Посмотри, я все еще дрожу. Мне приснилось, что твой отец, будь он проклят, перемолол мне все кости. Этот преступник меня во сне убивает, потому что жаждет спать с тобой.

— Я что, виновата в твоих снах?

— Я больше не заснула. У меня вон сердце до сих пор стучит.

— Я пойду прислуживать в чужих домах, — пригрозила Виктория. — Найду какую-нибудь хибарку для жилья.

— Выбрось это из головы! Хочешь, чтобы он к тебе бегал потихоньку от меня? Никуда ты отсюда не денешься. Решила, понимаешь ли, выскочить за подыхающего мужика. И почему не приносят известие о его смерти? Подыскали бы тебе какого-нибудь старика, чтобы сжалился над тобой.

В другой раз схватила ее в углу на крыше, возле волнистой железной перегородки.

— А, блюешь! И кто же тебя обрюхатил, отец или бедуин? На твоего муженька это похоже — всадить в тебя очередного гаденыша и смыться на край света, душу там отдавать. И уж точно очередная девчонка. Трахает-трахает, а ни одного мальчишки из члена не выйдет! Славного муженька ты себе подыскала!

Виктория постучалась в двери Джамилы. Плакальщица, сваха и гадалка изготовила ей порошок и велела глотать понемножку три раза в день. «Хорошо бы, — сказала она, — посидеть в лохани с очень горячей водой. И стоит попрыгать через веревочку, пока не обессилеть, как девчонки делают». Но зародыш остался равнодушен ко всем рекомендованным пыткам. Роковыми узами к ней привязался. От великого отчаяния она иногда молотила себя кулаками в живот. Напрасно. Тошнота все усиливалась, и по ночам она выскакивала из подвала и блевала прямо в выгребную яму посреди Двора.