Виктория - [57]
Виктория не стала возмущаться. Она и сама знала, что слезы придут. И, несмотря на это, радость не уменьшалась.
— Я отсюда не тронусь, — процедила сквозь зубы Наджия. Дрожащей от ярости рукой указала на лежанку Йегуды и крикнула: — Чего ему от меня надо? Я в этом проклятом доме тысячу раз умирала. Кто-нибудь подумал шепнуть мне доброе слово?
Несмотря на сочувствие и жалость, Виктория в эти дни была от нее отключена; не могла прикоснуться к одиночеству и страху Йегуды или к горькой отверженности своей матери. Мать сбросила с себя ее руку и продолжала молча рыдать, как ветка, которая все дрожит, хотя ветер уже стих.
Глава 14
Через несколько недель после свадьбы он надел очки, и манеры его стали более импозантными. Девушки в его присутствии глубоко вздыхали и как бы ненароком выпячивали груди. С началом британской оккупации Багдад устремился в новую эру, провозвестником которой Рафаэль стал еще много лет назад. А потому мужчины видели в нем человека сведущего и просвещенного в том, чем дышит открывшийся их взору новый мир. Через год после того, как она родила ему Клемантину, лампа в ее руке еще дрожала, когда она спускалась открыть ему дверь. Он всегда был последним, кто возвращался после развлечений в театро. Другие опоздавшие трусливо стучали в дверь и в страхе перед кишащей темными силами мглой робкими голосами просили их впустить. Рафаэль же откашливался на углу переулка, и деликатный стук его трости в дверь был беспечным и уверенным. Она несла перед ним лампу по узким ступенькам, голова высоко поднята, и плечи не выдают, что творится внизу живота, когда его пальцы вдруг ущипнут ее за ягодицы. Детские фантазии Тойи и похотливые рассказы Мирьям казались ей теперь слишком наивными. Сперва она была уверена, что Рафаэль толкает ее на путь мерзкого порока. Когда он впервые попросил ее догола раздеться перед его поблескивающими очками, она решила, что он безумец и извращенец, и осмелилась отказаться, и покраснела, и настояла на своем, а он пустил в ход свои пальцы — десять посланцев, прикосновения которых были, как раскаленные угли, и они медленно снимали с нее одежду, так что ей уже казалось, будто силы вот-вот ее оставят и она закричит. Он подтянул пустую лохань, и поставил ее туда внутрь, и, опустившись на колени, крутил эту лохань, и вожделенно облизывал ее пылающим языком, как голодный младенец, как хищный кот. Подобно восковой свече растаяла она от его шепота и согнулась пополам, а он влетел сзади, как знойный летний вихрь. Прижимался колючей бородой к ее бедрам, округлостям ее тела, к ее грудям. Как-то раз ночью глаза ее вдруг расширились, она искусала ему губы, и впилась ногтями в его спину, и вовлекла его в себя, и разрыдалась от стыда, а плоть ее ликовала.
— Теперь я проститутка, доволен, да?
Его язык порхал по ее вспотевшему лицу, пока не стер с него всякий стыд. Но когда он опять облачался в одежду и надевал свои очки, ею снова овладевали страх и почтение. По семь раз проверяла она тарелку, достаточно ли чистая, перед тем, как осмеливалась ее ему подать. Иногда тайком смачивала слюной палец, чтобы стереть крошечное пятнышко. Руки от страха теряли умелость, ноги путались в подоле платья, слова застревали на кончике языка. Больше двадцати пяти лет жило в ней это великое почитание, пока не увяло в Израиле, в липкой слякоти лагеря для переселенцев. В буре, с корнем выдравшей их из Ирака, в бешеной борьбе за выживание в новой стране мужчины сгорбились, как контуженые, и пришлось женщинам напрячься и взять все на себя.
Но в те далекие счастливые дни Виктория смотрела на пустой Двор сверху вниз, из самой шикарной комнаты дома. Рафаэль процветал в своей лавке, и молодая пара жила в комнате, одна стена которой — сплошное стекло. В остальных комнатах зимой окна закрывались только деревянными ставнями. Во Дворе появились новые имена. Наперекор всем предсказаниям Наджия родила сына, темнокожего крикуна Фуада, однако Азури не нашел в нем утешения и замены красавцу Баруху. Мирьям родила своего старшенького Наима. Рождение Клемантины не убавило счастья Виктории. Она не сомневалась, что следом за дочкой придут сыновья. Глаза Эзры потускнели перед отъездом в Бейрут. Ему было больно расставаться с Тойей. Знойными летними днями они то и дело ставили подкупленных детей на стражу возле лестницы и сбегали на крышу семейства Нуну. Чем ближе подходило время отъезда, тем сильнее страдал Эзра. И Азиза его оплакивала:
— Мальчик сохнет. Кожа да кости. Кто-то должен с ним поговорить.
— Дурак, о ком ты плачешь? — шептал Рафаэль на ухо своему ученику. — Как Иерусалим славится своими раввинами, так Бейрут — своими девками. Такого товара ты и не нюхивал. Любого цвета, любых форм. Да этой Тойе пришлось бы месяцами ждать, пока ее допустят подносить захлауи[33] в публичных домах, которыми красен Бейрут. Ты по ночам глаз сомкнуть не сможешь, потому что в ноздрях будет стоять аромат моря и белокожих христианок!
И чтобы подтвердить свой рассказ, сделал парню одолжение, впервые в жизни взял его с собой в театро. Через два дня Эзра вручил Тойе исписанный черными строчками листок, сел в машину и в столбе пыли скрылся в пустыне. Тойя, которая в жизни ни разу не переступила порога школы, не смогла прочесть ни слова, а потому пошла в ряды писцов, составлявших прошения в сарае
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
ДРУГОЕ ДЕТСТВО — роман о гомосексуальном подростке, взрослеющем в условиях непонимания близких, одиночества и невозможности поделиться с кем бы то ни было своими переживаниями. Мы наблюдаем за формированием его характера, начиная с восьмилетнего возраста и заканчивая выпускным классом. Трудности взаимоотношений с матерью и друзьями, первая любовь — обычные подростковые проблемы осложняются его непохожестью на других. Ему придется многим пожертвовать, прежде чем получится вырваться из узкого ленинградского социума к другой жизни, в которой есть надежда на понимание.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.