Викинг - [90]

— Если Аэла убьет мою Моргану, я выверну ему ребра, а потом брошусь на свой меч, — сказал я Китти.

— И ничего не сделаешь после его смерти, прежде чем умереть?

— Две вещи. Во-первых, убью Хастингса, чтобы он составил мне компанию в Хель. Встрече не бывать, если хоть кто-то из нас попадет в Вальгаллу. А во-вторых, я должен перерезать горло тебе.

— Я бы не смогла сделать это сама. Я желтокожая лапландка, которая удовольствуется призывом любого бога, чтобы уйти. Но я испугаюсь, если это не сделает кто-нибудь другой.

— Не бойся, я перережу твое горло сам. Как насчет Куолы?

— Он мой племянник, и если он захочет пойти с нами — а я думаю, он побоится отстать от нас, — я позабочусь о нем.

— Алан должен остаться, чтобы петь обо мне, а вот Кулик?

— Он не может ни петь, ни слышать их. Думаю, он должен последовать за тобой, как твоя тень.

Но в этот момент вошел Рольф, и очаг осветил его лицо, испуганное, как у мальчишки.

— Оге, боюсь, я принес плохие вести.

— Ты боишься этого или знаешь наверное? Говори.

— Знать я не знаю, но зато я видел и слышал, и тебе судить, хорошо это или нет. Когда мы подошли к монастырю, Оффа сказал мне, что в дальнем лесу всадники. Как тебе известно, у него рысьи глаза, но я ничего не мог разглядеть в темноте и хотел разграбить и сжечь монастырь, а потом быстро вернуться к нашим кострам. Вскоре мы увидели, что этот приют не похож на те монастыри и аббатства, где мы бывали раньше. Там не было ни одного монаха, кроме аббата в белой рясе с колокольчиком и свечой, да еще с ним вышла нам навстречу какая-то старуха в серой одежде, которая несла серебряное распятие. Мы не поняли, что она говорила, а когда захотели выбить ворота, оказалось, что они не заперты. Нам не встретилось ни одного мужчины, только шесть десятков женщин, все в таких же серых одеяниях — они стояли на коленях и молились.

— Это всего лишь женский монастырь. Что было потом?

— Из-за дождя, закрывавшего окна, из-за этих молившихся женщин и слез, заливавших их лица, у нас не хватило духу повеселиться и разграбить монастырь. Мы взяли, что подвернулось под руку, да и отправились поджигать его. И в этот момент какая-то девушка, краше которой я никогда не видел, одетая в белое, выбежала из кельи и заговорила со мной. Я не понял ни слова, кроме твоего имени.

— Ты уверен?

— Это слышали несколько человек. Мы не смогли ошибиться. Она гордо стояла передо мной и прямо смотрела мне в глаза. Она спросила у меня что-то и закончила словами «Оге Дан».

— Какого цвета были ее глаза?

— Я видел только, что они сияли, но ее брови и волосы были черными.

— Она толстая или стройная, высокая или маленькая?

— Она маленькая, и если не считать черноты ее волос, то очень красивая.

— А не потеряла ли она недавно пальца?

— Я не заметил.

— А не заметил ли ты, целы ли у нее все передние зубы?

— По-моему, нет. Но я не смотрел на ее ротик.

— Ты уверен, что у нее волосы черные? Об этом трудно судить в темном зале…

— Черные, как сажа. Ну как я мог ошибиться, если целая прядь закрывала ей правый глаз.

— Ладно. А что было дальше? Говори же! Кто-нибудь из твоих людей или ты сам убил ее?

— Мы не пролили ни капли крови, и не из страха перед христианским Богом, а потому что на нас там никто не поднял руки — клянусь Девятью Рунами Одина. Когда мы запалили монастырь, та старуха им что-то сказала, и все они, и девушка в том числе, вышли через ворота. Затем они направились к реке, и в свете пожара мы видели, как они садятся в лодки на берегу реки, чтобы переплыть ее. Девушка была в последней лодке, она выделялась среди серых одежд своим белым одеянием. И едва они переправились и вышли на берег, два десятка всадников вылетели из-за деревьев и окружили их. Предводитель всадников — огромный человек на могучем жеребце — спешился, поднял девушку в свое седло, а кто-то из его людей стал возиться около ее ног, очевидно, подтягивая ей стремена. Монастырь уже хорошо разгорелся, огонь ярко освещал тот берег, и мы могли все видеть.

Он замолчал и должен был сказать что-нибудь такое, что заставило бы его озабоченно посмотреть на меня.

— Вы пытались остановить их? — не придумал ничего лучшего мой оцепеневший разум.

— Мы не успели бы переправиться через реку. Мы стреляли в них, но расстояние было слишком велико, и только одна стрела попала в цель.

— А потом?

— Они ускакали, весело крича и смеясь.

Китти и Алан слышали наш разговор — глаза Китти сузились и потемнели, а у Алана — расширились и засверкали. Увидев, что я надеваю непромокаемый плащ, Алан застегнул свой, а Китти надела длинную доху из оленьей шкуры. Они присоединились к Рольфу, Оффе и еще нескольким ребятам покрепче; Куола, который однажды выпустил Китти из виду в этой чужой стране, ходил за ней по пятам.

Я довольно долго молчал, прежде чем задать ей вопрос:

— Ночь темна. У тебя есть маленький поплавок? — Но я не помнил Китти без него.

Она засмеялась своим птичьим смехом.

— Куола, у тебя с собой черный камень? — спросил я его на моем, как казалось, родном языке.

Куола приподнял плечи, намекая на свою заплечную суму, и показал мне свои большие зубы в довольной улыбке.

Мы вышли на деревенское поле, где паслись под надзором лошади. Один из сторожей принес нам седла, и Рольф повел нас в ночную тьму, и его факел трещал и шипел под теплыми каплями дождя. Неуверенный в том, что выбрал лучший путь к темно-красному зареву впереди, он вскоре предоставил Оффе вести нас. Мы повернули на заросшую травой тропу и вскоре удалились от дороги.