Ветры низких широт - [9]

На корабле в тот час выдалась лишняя минутка, которая обычно образуется на стыке, скажем, между утренним чаем и малой приборкой или между малой приборкой и подъемом флага, словом, когда одно сменяет другое, и моряки, свободные от вахт, занимались в кубрике кто чем хотел, а вернее, ничем не занимались, а точили лясы, злословя по своему адресу и по адресу своих ближних, коими на кораблях являлись прямые начальники.

Кубрик акустиков находился по правому борту, был он длинный и узкий, как железнодорожный вагон, койки шли справа и слева, оставляя посредине узкий проход. Кому-то из штатских он, может, и не глянулся бы, но акустики любили свой кубрик, хотя и иллюминаторов в нем не было, и подволок нависал низковато, но зато этот кубрик был непроходной, и это делало его похожим на большую мичманскую каюту. Тут все-таки жила корабельная интеллигенция. Впрочем, у любого моряка на корабле всегда были два места обитания — кубрик и боевой пост, и еще бабушка надвое сказала, где он чувствовал себя домашнее, что ли: комендоры, наверное, в кубрике, акустики же, безусловно, на боевом посту.

И хотя «Гангут» уже держал курс на Керсонесский маяк, моряки один за другим после утреннего чая потянулись и не на ют покурить, и не в акустический пост, а в кубрик, тем самым как бы невольно утверждая, что дома им еще не скоро быть.

— Итак, — басил за дверью старшина 1-й статьи Ловцов, которого Суханов безошибочно угадал по голосу — густому и низкому, — констатируем: Рогову десять суток с выездом на родину.

— Вообще-то я не откажусь, — это сказал, видимо, Рогов. — Только хорошо бы развить поподробнее о моих заслугах. Так-то, дескать, и так-то, такой-то он, дескать, и такой-то.

— А какой он? — спросил кто-то тоненьким голоском, и Суханов не догадался, кто спрашивал.

— Хороший он у нас, Рогов-то, — опять забасил Ловцов. — И примерный.

— А там? — опять спросил гнусаво-тоненький голосок.

— Не возникай, Силаков. Там не нашего ума дело.

— Я, конечно, не возникаю, только позволительно спросить, кто сегодня за «пианино» махру на уши сыпал?

— Ты что-то там протявкал?

— Я сказал, что у нашего Рогова — классные ушки.

— Вот теперь ты сказал правильно.

Суханов понял, что моряки не просто точили лясы — они творили действо, в котором ему, лейтенанту Суханову, тоже отводилась роль, но вот какая — он не разобрал, и, наверное, самое бы правильное было потихонечку удалиться восвояси, благо его, кажется, никто не видел, а если все-таки кто-то заметил? Тут и дураку стало бы ясно, что лейтенант Суханов подслушивал своих моряков. Он почувствовал, как мочки ушей у него стали тяжелыми и горячими, и шагнул через комингс. Дневальный, видимо единственный зритель — все прочие бы ли участниками — общего трепа, зазевался, Суханова заметил поздно, поэтому гаркнул так, что сам испугался:

— Смир-р-рно! Товарищ лейтенант...

«Будет глотку-то драть», — недовольно подумал Суханов и махнул рукой.

— Отставить... — Все невольно расступились, и Суханов оказался посреди кубрика один. — Как дела, моряки?

— Нормально, — сказал за всех Ловцов. — Маленько повоевали, вернемся в базу, шарик на причале погоняем. Чем не житуха, товарищ лейтенант?

— Жизнь как жизнь, — неопределенно ответил Суханов.

— Ну не скажите, товарищ лейтенант, — возразил Ловцов. — Жизнь прекрасна и удивительна, как сказал поэт. Нас так и в школе учили. Не так прекрасна, правда, как удивительна. Все удивляет и удивляет. Не знаешь даже, смеяться или плакать.

Суханов понял, в чей огород кинул камушек Ловцов, и счел за благо не продолжать разговор.

— Потом поплачем вместе, Ловцов, потом...

Ловцов словно бы согласился:

— Так точно, — и чуть заметно усмехнулся. Было похоже, что он не простил Суханову его ночной окрик, когда Ловцов отпросился у Ветошкина покурить.

— А настроение как? — спросил Суханов и тоскливо подумал: «При чем тут настроение и при чем тут Ловцов? И я-то зачем тут?»

— Погибаем, но не сдаемся, — опять за всех ответил Ловцов. Чувствовалось, что моряки его слушались. — А у вас, товарищ лейтенант?

— А почему я должен сдаваться?

— Вы спрашиваете, и мне захотелось спросить.

— Понятно, Ловцов, вы случаем не из клуба веселых и находчивых?

— Нет, товарищ лейтенант, я в эти игрушки не играю. Мы тут сами по себе.

Ударили колокола громкого боя, и вахтенный офицер приказал:

— Произвести малую приборку.

И тотчас же, словно он дожидался в коридоре этого сигнала, в кубрике появился Ветошкин и привычно распорядился:

— Ловцов, забирай своих архаровцев — и на боевой пост. Там у тебя в углу ветошь валяется. Смотри мне!

Суханов почувствовал себя в кубрике лишним, он и всегда-то чувствовал себя лишним, когда начинался какой-нибудь аврал, и тогда ему хотелось сунуть руки в карманы брюк, словно самому туда спрятаться. Быть при деле и не заниматься этим делом он еще не научился, но ведь и палубу швабрить не входило в его обязанности, словом, и это плохо, и то нехорошо. Он дождался, когда моряки разошлись по местам приборки, в сердцах сказал Ветошкину:

— Вот вы хотели, чтобы я спустился «в народ» и по плакался в жилетку. Вот я и спустился... Ну и что?

— Да ничего, товарищ лейтенант, — быстро сказал Ветошкин. — Один раз ничего, другой ничего, а там, глядишь, чего-нибудь да и получится.