Ветры низких широт - [50]

— А мы их и не собираемся отменять. Необходимо только тему занятий повернуть таким образом, чтобы у моряков боевой настрой появился.

— Так, может, партийные собрания сперва проведем по группам?

— Собрания, думаю, лучше провести на шестые сутки, чтобы поставить конкретную задачу на переход через Средиземное море. — Ковалев постучал ребром ладони по столу, как бы говоря, что с этим вопросом покончено и никаких дискуссий разводить он не намерен. — Это в общих чертах. Теперь рассмотрим кое-какие конкретные дела, которые нам предстоят на завтра... Тьфу ты черт, конечно же на сегодня.

Это «тьфу» пришлось как раз кстати: они начали переглядываться, лукаво скрывая усмешки, и неожиданно рассмеялись, озорно и весело. В конце концов им предстояло настоящее дело, а они, черт побери, еще были молоды и, чего уж греха таить, самолюбивы, честолюбивы и даже немного тщеславны.

* * *

Кроме Ковалева и Сокольникова с Бруснецовым, кроме дежурной и вахтенной служб на «Гангуте» в эту ночь не спал, пожалуй, только еще один человек — лейтенант Суханов. Он стоял у раскрытого иллюминатора, поминутно курил и наслаждался тишиной и покоем, столь редкостными на корабле, смотрел на часы и радовался, что тишины и покоя остается еще много. На него столько всего свалилось, и все это было такое большое, что он даже не мог сообразить, с какого же бока ему подступить. Наверное, проще всего было бы не появляться больше в доме возле Аниного камня, и никто его за это, вероятно, не осудил бы: вдова, любимый, судя по всему, муж, дочка, сплошное прошлое, никакого настоящего и туманное будущее.

Там, у Аниного камня, все было, было, было... Здесь же, в каюте на БПК «Гангут», все будет, будет, будет... «Так что же будет? — наконец спросил себя Суханов. — Ну, хорошо, пусть меня никто не осудит. А смогу ли я теперь без нее быть? Допустим, смогу. Это сегодня, завтра, а потом? Что будет потом? А потом, говаривала моя покойная бабушка, будет суп с котом». Он принимался ходить по тесной каюте: три шага от иллюминатора до двери, три шага в обратную сторону, заваливался на койку, пытаясь уснуть, и снова вскакивал. С переборки на него смотрел молодой лейтенант, которому адмирал вручал кортик с погонами, и жизнь этому лейтенанту казалась и розовой, и безоблачной, как летние восходы на благословенном Черном море. «Постой, а когда все это было? Училище, выпускной бал, парадный расчет на плацу? Ба... Скоро уже четыре месяца. Какой же я старый!»

Сигареты кончились, и он достал из стола новую пачку, надорвал ее, вынул сигарету, но не прикурил. Все — и пачку, и сигарету — положил опять в стол. «Что-то скажет отец? — опять подумал он. Его родители всю жизнь проработали в сельской школе на Рязанщине. Дожив до седин, величали друг друга на «вы» и стыдились один перед другим появиться неряшливо одетыми. Они были простые, потому что и жизнь вокруг них была простая, но в этой простой жизни они тем не менее сумели не опроститься и сберегли нравственные идеалы, которые получили от своих родителей. — А что скажет мама? А Наташа что скажет? Наташа что скажет? И что сам-то я скажу? Са-а-ам...» Это «сам» подействовало на него отрезвляюще. «Пусть говорят что угодно, но завтра я пойду на раскоп. — Он снова достал сигарету из стола, хотя от курева давно уже горчило, а теперь вот еще и глотка стала сохнуть. — Но если я завтра не пойду, то мне уже никогда там больше не быть. Третьего ведь не дано, как говорит отец. И значит, я пойду. Иначе зачем жить?»

С этой мыслью он заснул и проспал до подъема флага.

Глава пятая

1

Аврал.

Есть во флотском словаре много таких слов, которые являются не только понятиями, но и символами, означающими физическое и нравственное состояние всего экипажа. Аврал — это прежде всего работа, трудная, в чем-то неблагодарная и грязная, и в этой работе не может быть исключений ни для кого. «Это вам, — говорили старые мореманы, — не пыль с пряников сдувать, тут корячиться надо». Но ведь и корабль, которому предстояло дальнее плавание со многими неизвестными, отправлялся не в развлекательную прогулку. Тут не могло быть мелочей, и бочка с сельдью учитывалась наравне с торпедой, а снаряд шел в расчет наравне с ящиком вермишели, потому что ящик вермишели и снаряд тоже представляли единое целое.

Аврал.

Никто и никогда не имел права уклоняться от корабельных работ, но зато каждому представлялась возможность первому подставить свою спину под куль с солью, который весил не менее шести пудов. И если кто замечал, что у товарища подкашивались ноги, он не подшучивал над ним, дескать, что, братишка, жилкой вышел тонок, а молча отодвигал его в сторону, подставив под ношу свое плечо, и занимал его место в нескончаемой человеческой цепочке.

Но аврал никогда не был штурмовщиной — это словечко возникло значительно позже, чем появился российский флот. Это была работа от зари и до зари — что правда, то правда, — и сегодня делалось то, что должно было делаться сегодня, а завтрашние дела и вершились завтра, если, конечно, при этом не подводили тыловики, но грех было все валить на тыловые службы. Для них понятие, а вернее, все-таки символ — аврал — тоже был священным.