Ветры низких широт - [4]

Теперь «Гангут» шел почти на восход, и там над сизыми волнами начала пробуждаться первая желтовато-серая полоска, хотя ночная пора была самая глухая и рассвет еще блуждал за далекими Кавказскими горами.

— Товарищ командир, — подал голос вахтенный офицер, — пора будить старпома.

На этот раз командир не стал медлить, сказал сразу:

— Нет, разбудите за полчаса до прихода в точку.

Сокольников встрепенулся, кажется, улыбнулся в меховой воротник куртки.

— А может, спустишься подремать? День, судя по всему, предстоит тяжелый.

— А когда они выпадали легкими? — спросил Ковалев и, не желая, видимо, продолжать разговор, нехотя заметил: — Вернемся в базу, там и подремлем.

Сокольников сбросил с себя куртку, спрыгнул с «пьедестала» на палубу, размял ноги, подумав о командире: «Как он часами сидит?»

— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — С твоего позволения спущусь в низы, погляжу, что там делается.

— Что там может делаться... — Ковалев усмехнулся: — Морякам снятся невесты, молодым лейтенантам — адмиральские звезды.

— Сам-то давно ли перестал мечтать?

— Не отпустят в академию, и кончатся мечты: отдадут мои звезды другому.

— Почему не отпустят — отпустят, понятное дело, — сказал веселым — по привычке — голосом Сокольников.

Прежде чем спуститься в низы, он вышел на крыло мостика. Ветер дул несильный, видимо, угасал, и в затишке было уже тепло. Небо заметно посветлело, хотя звезды роились еще густо, и та желтовато-серая полоска на востоке снова померкла. Сокольников закурил, — курить, собственно, ему не хотелось, сказалась привычка: раз вышел на крыло, закуривай, — затянулся раз, другой и, почувствовав во рту горький вяжущий привкус, швырнул сигарету за борт. «Не надо бы бросать-то, — машинально подумал он. — Моряков от этого отучаем, а сами...» Он оглянулся: вахтенные сигнальщики были на другом борту, — облегченно вздохнул и спустился на шкафут.

В недавнее время Сокольников неожиданно обнаружил в себе странное свойство: он и курил, и чай пил, и умывался по утрам, зубы чистил, даже свежую рубашку надевал не осмысленно, как бы решив заранее, что надо сделать и то, и это, а по привычке, даже словно бы по наитию. Сперва он как будто бы все это запрограммировал в себе, а теперь счетное устройство само выдавало готовые решения, выстроенные в жесты и поступки. «Черт знает что, — подумал — на этот раз в сердцах — Сокольников. — Так не долго и медвежьей шерстью обрасти».

Он перешел на правый борт — правая дверь на шкафуте редко наглухо задраивалась, — и с низов на него пахнуло теплым машинным маслом, пенькой, видимо, где-то свалили в кучу пустые мешки, свежим хлебом, который решили испечь корабельные пекари, чтобы не растерять профессиональные навыки. «Хорошо бы сейчас намазать теплую горбушку сливочным маслом», — подумал Сокольников, невольно сглотнув. Он, конечно, мог постучаться в хлеборезку, и там, безусловно, и хлеба нашли бы свежего с маслом, достали бы и кружку чая, заваренного до дегтярной черноты, но он подавил в себе искус и по-матросски, «летом», держась только руками за отполированные поручни, съехал в кубрик.

Из-под синего ночного фонаря тотчас же вышел дневальный, приложил руку к бескозырке, начал было докладывать, но Сокольников опередил его:

— Все нормально? «Годки» не балуются?

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга, нормально.

Сокольников постоял, пробежал взглядом по лицам, едва белеющим в сизоватой полутьме, заметил улыбающегося во сне моряка и сам улыбнулся. Тому явно снилась невеста, а, может, и не невеста, а, может, и еще что-нибудь — мало ли у моряка радостей во сне. Дневальный проводил Сокольникова до двери, и Сокольников в коридоре нос к носу столкнулся с главным боцманом мичманом Козлюком. Козлюк выглядел весьма живописно: в тропических тапочках на босу ногу, в цветастых трусах, в синей форменной куртке и при фуражке. В руках он держал наперевес духовое ружье, и по тому, как сосредоточенно оглядывал магистрали и темные закоулки, было похоже, что он решил поохотиться на ларисок. С некоторых пор крыс на флотах окрестили ларисками, а тараканов стали называть стасиками. Сокольников хотел было улыбнуться, но сдержался — Козлюк не терпел, когда над ним подшучивали.

— Как охота, боцман? — спросил Сокольников вполне серьезно.

Козлюк вздохнул:

— Да что охота, товарищ капитан третьего ранга. Можно сказать, что никакой. Одна лариска за ночь, да и та, можно сказать, недоносок. Прошлой ночью, правда, двух шлепнул.

— Не поранишь ненароком кого-нибудь?

— Что я, безмозглый, что ли? — обиделся Козлюк. — У меня рука твердая.

— А может, лучше отравы присыпать?

Козлюк насупился, подергал за мочку уха, видимо, задумался.

— Присыпать-то можно, только ведь она, паскудина, подыхать заберется за обшивку. Потом вони не оберешься. — Он опять дернул себя за мочку. — Не-ет, капкан с ружьем надежнее.

— Вот и проваландаешься с ними весь год.

— Зачем год — мне и месяца хватит.

— Тебе виднее, конечно, — сказал Сокольников. — Только командир начал сильно сомневаться в твоих охот ничьих способностях.

— Цыплят по осени считают, — благоразумно заметил Козлюк.

«Как бы не пришлось зимой считать», — подумал Сокольников и тихо вступил в соседний кубрик. Там все повторилось: появился дневальный, приложил руку к бескозырке, начал было докладывать...