Ветры низких широт - [3]

Качать опять стало меньше, а потом «Гангут» и совсем пошел ровно, видимо, «сел на волну». Штурманы это явление, правда, определяли несколько иначе, но ведь на то они и штурманы, чтобы иметь свой язык. Тени попрятались по углам и как будто выжидали там своего часа. Суханов понял, что сейчас самое время отлучиться из поста.

— Мичман, — сказал он, стараясь напустить на себя важность, — я отойду на минуту. В случае чего — шумните мне в каюту.

Ветошкин внутренне просиял: «Давно бы так», но виду не подал, только для порядка покосился по сторонам.

— Можете не сумлеваться...

— Ну-ну, — сказал Суханов и вышел в коридор, поднялся по одному трапу, по другому, очутился в своем — офицерском — коридоре и сильно, по-хозяйски толкнул дверь.

Это была первая каюта в его жизни, и он не успел еще ее обжить — слишком много этих «первых» свалилось на его голову: и первая каюта, и первая вахта, и теперь вот первое самостоятельное учение; но самое главное — он впервые получил под свое начало команду молодых, как, впрочем, и он сам, людей, похожих между собою не более чем того требовала служба и вопреки той же службе имевших каждый лицо «необщего выраженья».

Суханов приоткрыл кран — воды в бачке, кажется, было достаточно. «Нет, черт побери! — подумал он. — Своя каюта — это совсем недурственно». И сел поудобнее на стул, закинув нога на ногу, как бы решая при этом: «Ну-с, с чего же мы начнем?» Плясать во все времена начинали от печки... Суханов порылся в столе, выудил из бумаг фотографию, полюбовался: на ней ему, лейтенанту Суханову, вручал адмирал диплом, кортик и погоны.

— Красавец! — сказал Суханов, имея в виду, разумеется, себя. — Итак, что мы имеем, господа присяжные заседатели? — Он глянул на часы: было половина второго ночи.

2

Командир «Гангута» капитан 2 ранга Ковалев в отличие от Суханова не мог допустить такой роскоши, чтобы спуститься в каюту и выкурить на досуге сигарету, не говоря уж о том, чтобы побриться и умыться. Накинув на плечи меховую куртку и нахохлясь, он сидел в кресле на правом борту ходового мостика и пристально вглядывался в призрачный, колеблющийся полусумрак.

Море было темно и мрачно, и по всему этому мрачному полю вспыхивали белые огни, разгорались и тотчас же гасли, создавая впечатление, как будто пастухи по весне жгли сухую траву. Так как корабль «сидел» на волне и ветер дул с кормы, то, когда кто-то выходил на открытое крыло мостика, в дверь запахивало дымом, усиливая впечатление, что на море пал.

Командирскую вахту Ковалев стоял сам, только под утро, если позволяла обстановка, его часа на два-три сменял старпом Бруснецов. Сегодня такой подмены не предвиделось: сразу после четырех часов утра «Гангут» входил в расчетную точку, и, значит, в четыре предстояло сыграть учебную тревогу.

За всю долгую вахту Ковалев редко покидал кресло, приучив себя почти кожей ощущать, что делается у него за спиной. Казалось, его ничто не выводило из терпения, он неизменно был угрюмоват и молчалив, может, угрюмоватость и была следствием его молчаливости. Он был уверен в своих офицерах и поэтому никогда не дергал их по пустякам, но сегодня его многое волновало: и то, что учение штаб назначил на непривычно ранний час, и то, что командиром акустической группы у него шел зеленый лейтенант — впрочем, лейтенанты всегда были зелеными, — и то, что дома... Хотя нет, главное — это Суханов, а все прочее — уже от лукавого.

— Товарищ командир, через пять минут точка поворота, — доложил из своей рубки старший штурман капитан-лейтенант Голайба.

Ковалев помолчал, сказал не оборачиваясь:

— Хорошо...

В кресле флагмана по левому борту сидел человек, тоже нахохлившись и накинув на плечи меховую куртку. Он поднял голову, поглядел на командира, как бы ожидая, не скажет ли тот чего-нибудь, но Ковалев промолчал, промолчал и человек, видимо хорошо знавший, что командир на мостике не терпел праздных разговоров. Человеком этим был заместитель командира по политической части капитан 3 ранга Сокольников, которого сослуживцы заглазно величали Василием Васильевичем, или проще — Вас-Васом.

Просиживать штаны во флагманском кресле Сокольникову было в общем-то необязательно, он волен был спуститься к себе в каюту и подремать по-человечески на койке, но Сокольников совсем недавно перешел на надводные корабли — до «Гангута» служил в бригаде подводных лодок, — и все ему теперь было словно бы в новинку.

— Товарищ командир, — опять доложил Голайба, — корабль в точке поворота.

Ковалев словно бы и не расслышал доклада, может, задумался, может, задремал. Голайба помялся, но повторять доклад не спешил. Наконец Ковалев сказал:

— Хорошо... Вахтенный офицер, ложитесь на расчетный курс.

Штурман облегченно вздохнул и неслышно заперся в своей рубке. Корабль сошел с волны и начал медленно переваливаться с борта на борт, волна все-таки немного убилась. «Ну что ж, — подумал Ковалев, — это хорошо... Это даже очень хорошо. Кстати, что там, дома-то? Ах да, парень стал покуривать. Я, кажется, тоже начинал... А может, все-таки высечь? Да ведь, пожалуй, теперь не секут. Меня, должно быть, тоже не секли... Впрочем, пару раз я от отца все-таки схлопотал. Крутой был старик, я, наверное, в мать — пожиже вышел».