Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века - [30]

По случаю разговора как-то о святочных вечерах и гаданиях Анна Афанасьевна рассказала нам. В одном доме на вечере одна из барышней решилась погадать о своём суженом в зеркале, а для того предварительно должна была снять с шеи своей золотой крест, повесив его на стене, близь зеркала, пред которым поставлены были свечи. Долго ли она сидела и глядела в зеркало и что видела, я позабыл. Помню, когда хотела надеть свой крест, его не оказалось. Сколько ни искали его общими силами, найти не могли. Рассказчица не помню, чтобы приложила к рассказу своему какое-нибудь наставление, но сам я про себя вывел такое заключение: гадать чрез зеркало и без креста – грех тяжкий, и снимать крест с себя и устранять от себя всё равно, что отрекаться Христа и не исповедовать Его.

В одном из вечеров – матушка обыкновенно ходила всегда со мною к Анне Афанасьевне к вечернему чаю – рассказаны были два случая, конечно, в видах освобождения и предохранения меня от разных предрассудков и суеверий, а в особенности от безотчётной веры в разные привидения, в домовых, водяных, леших и т. п. Она по себе или из примеров знала, что дети любят и всегда охотно, хоть и со страхом, слушают подобные рассказы, которыми начинивают обыкновенно их незрелые умы и пылкое воображение нянюшки или – у нас в училище – квартирные хозяюшки.

Один помещик, говорила она, вместо обветшавшего дома, в котором жил, вздумал выстроить себе и действительно построил дом новый и обширнее прежнего, а перебравшись, не мог жить в нём, потому что разные страхования – шум, треск, крик и др. проделки – не давали ему и всему его семейству, особенно по ночам, никакого покоя и вынудили оставить дом и снова переселиться в старый.

Случилось проезжать чрез эту местность одному гусару. Когда он узнал от помещика, что в выстроенном им новом доме по указанным причинам жить нельзя, то, желая выказать свою храбрость, испросил позволение переночевать в заколдованном доме. По наступлении ночи он занял в нём одну комнату, где ему приготовили постель; взял с собою подсвечник с восковою свечой, книгу, чтобы почитать до сна, трут и кремень – спичек серных ещё не было, – саблю и пистолет – револьверов тоже ещё не было. Почитав книгу, часов в 12 или ещё позже он лёг в постель и заснул богатырским сном[203]. Много или мало он спал, только, пробудившись, он видит пред собою что-то белое, идущее против него. Не зажёгши свечи, потому что это требовало времени, он вскакивает с постели, берётся за саблю и ударяет ею привидение, которое удерживает её у себя; тут и неустрашимость, и храбрость улетучились, а привидение стоит и не исчезает. А потому драгун[204] счёл за более безопасное для себя ретироваться из дома и переночевать в другом месте. Что же оказалось утром? Храбрец со всех сил вонзил свою саблю в какой-то предмет из находившихся в комнате. Что именно, я позабыл; могло статься, что саблю свою он всадил в косяк окна, завешенного чем-нибудь белым, или в диван либо кресло под белым чехлом. Только помню, что дело объяснилось самым естественным образом. При всём том домовладелец перейти в новый дом не решался.

Спустя несколько времени после этого происшествия проезжал тут же ещё офицер какого-то полка. Услышав, что происходит и что было в новом доме помещика, решился и он с дозволения владельца переночевать в его заколдованном доме. Было уже за полночь. Спал ли уже в отведённой ему комнате или сидел ещё за чтением книги – это у меня тоже вышло из памяти. Вдруг слышит шум, треск и гром, и затем все другие двери, ведущие в его комнату, постепенно стали распахиваться настежь; наконец, растворяются двери и его комнаты, в которой он расположился спать, и пред ним предстало видение, объятое бледно-синим огнём. Офицер схватил со стола пистолет и – бац! Привидение исчезло; офицер взял свечу и увидел на полу таз или блюдо с пролитою какою-то жидкостью. Оказалось, что это был спирт, который в посуде зажигался и, несённый впереди, освещал нёсшего сине-бледноватым светом. А потом дознали, что все проказы в новом доме производились одним из дворовых помещика, поселившимся тут с своею возлюбленною, чтобы по ночам на свободе творить всё, что придёт в голову (л. 47 об. – 49).

Глава 8 Немецкий колокол XVII века в вятском селе

Древнейшие колокола наших церквей – заграничные. Через четыре моря. Покровительница храма сего

Александр Андреевич Спицын (1858–1931) – историк, знаток вятских древностей, который затем стал знаменитым русским археологом. В 1892 году он опубликовал статью о старинных колоколах Вятского края.

Древнейшие колокола наших церквей – заграничные

Открывается статья утверждением: «Древнейшие колокола вятских церквей все заграничные – голландские, немецкие и французские». Изученные Спицыным колокола с надписями на них датируются началом XVII века и более поздним временем: в селе Вожгальском и в городе Вятке на Покровской церкви – два французских колокола 1604 и 1606 годов, в селе Бурмакинском – некий иностранный колокол 1610 года. В своей публикации Спицын приводит тексты надписей (или только те части, которые можно было разобрать). Три из них – на латыни. Они короткие. В таких надписях обычно указывалось имя мастера, место и дата изготовления. Встречается латинская формула «me fecit», то есть «меня сделал» такой-то (колокол вещал от первого лица). Как и почему эти предметы оказались на Вятке, Спицын не определил: «К какому времени можно отнести появление в Вятской области больших иностранных колоколов и какими путями они проникали сюда, мы не можем сказать». Собственное же производство колоколов на Вятке, согласно Спицыну, началось позже – по-видимому, только во второй половине XVII века