Ветреное сердце Femme Fatale - [88]

– Ах, и зачем я тогда послушал некоторых! – восклицал обрадованный известием муж. Его глаза лучились, на губах сияла улыбка, перед Амалией был совершенно преобразившийся, счастливый человек. – Ведь в письме же был ее почерк! Она писала мне письма! Не стала бы тетушка их втихомолку уничтожать, если бы они были от какой-нибудь самозванки! Но еще не поздно все исправить!

И Амалии пришлось уступить его нетерпению. Она наскоро отдала приказания Казимиру, который отчаянно зевал и тер глаза, велела Антоше как следует ухаживать за цветами в ее отсутствие, пообещала Зимородкову прислать ему телеграмму с объяснением всего, что произошло, и вот – легкая коляска опять мчит ее на вокзал, и опять она готова к дальнему пути. Только на сей раз ее сопровождает не верный рыцарь Антоша и не беспечный дядюшка Казимир, а самый счастливый человек на свете.

– Сударыня, вы вернули меня к жизни! – то и дело повторял он. – Если бы вы знали, что вы для меня сделали!

Севастьянов был бы невыносим, если бы не был так счастлив. В поезде он строил планы, что сделает для Натали, какие подарки ей приобретет…

– Мы уедем жить в столицу, – говорил Степан Александрович, – непременно в столицу. Довольно с нас провинциальной глуши… Настоящая жизнь может быть только в Петербурге! Я поступлю на службу, стану работать, Натали выздоровеет, и все будет хорошо!

Мужчина вертелся на месте, постоянно спрашивал у кондуктора, сколько станций еще осталось проехать, ходил взад-вперед по вагону – словом, не мог сдержать обуревающей его радости.

– Что вы знаете о Ялте? – спросил он у Амалии, когда все варианты подарков ненаглядной Натали были наконец исчерпаны.

Молодая женщина пожала плечами.

– Я знаю, что виноград там дороже, чем в Гельсингфорсе[40], – довольно сдержанно ответила она.

Но Степана Александровича не интересовали такие прозаические мелочи. Он был уверен, что Ялта – замечательный город, что юг Франции, который предпочитала Амалия, не идет ни в какое сравнение с крымскими красотами. Спутник нашей героини говорил, не умолкая, захлебываясь словами, стал даже цитировать каких-то поэтов… Все это было трогательно, но в конечном счете уже и начало раздражать Амалию, которая куда охотнее осталась бы сейчас наедине со своими мыслями.

Почему, почему она так ошиблась? С чего вдруг решила, что скелет в лохмотьях шали именно останки бренного тела Натали Севастьяновой, урожденной Лапиной? Шаль, обувь, кольцо…

«Черт возьми, – сердилась про себя Амалия, – да тут бы и сам Видок решил, что найденный труп – жены Степана Александровича! Скелет был определенно женский. И вещи…»

Да, баронесса сердилась. Потому что была всего лишь человеком, хоть и не таким, как все. И, как и все люди, даже те, что не походят на остальных, она не любила ошибаться и попадать впросак.

Наконец и утомительная поездка подошла к концу, путешественники прибыли в Ялту. Амалия хотела прежде всего найти гостиницу, но Севастьянов не желал ничего слышать. К Натали, только к Натали! Он купил по дороге огромный букет роз, забежал в ювелирный магазин, а когда вышел оттуда, приказчик проводил его до самого порога и несколько раз низко поклонился. Судя по всему, Степан Александрович определенно решил разориться.

Амалия отправилась в полицию и предъявила подписанное Зимородковым письмо, в котором местным властям рекомендовалось оказывать ей всяческое содействие. В полиции она узнала, что мадемуазель Лапина проживает в пансионе «Магнолия», но что ей, судя по всему, придется скоро оттуда съехать – хозяйка жаловалась, что женщина не платит уже несколько месяцев, да и ее болезнь отпугивает других жильцов.

Амалия не стала передавать эти подробности Севастьянову, но, когда он увидел грязное, запущенное здание «Магнолии», он и сам о многом догадался. У равнодушного толстого лакея они узнали, в какой именно комнате проживает Наталья Георгиевна, и Севастьянов, забыв все приличия, взлетел вперед Амалии по лестнице, как влюбленный мальчишка.

– Она последние дни с постели почти не встает, – сообщил лакей Амалии. – И кашляет, и кашляет… Известное дело – чахотка. Столько народу от нее мрет…

– А что доктор Ферзен? – спросила молодая женщина мрачно. Она сразу же вспомнила свои собственные скитания по санаториям в последнее время, и замечание пышущего здоровьем лакея ей не понравилось.

– А что доктор? – пожал плечами тот. – У нее денег почти не осталось, позавчера вон в ссудную кассу последнюю брошку заложила… Скоро хозяйка ее за дверь выставит, помяните мое слово.

«Хорошо, что Севастьянов не слышал его слов, – подумала Амалия, поднимаясь по лестнице. – Иначе… иначе даже письмо Зимородкова не помогло бы, а этому мордатому малому солоно бы пришлось».

Она сразу же увидела Степана Александровича. Тот стоял у отворенной двери комнаты, опустив букет и как-то неловко привалившись плечом к створке, и по его лицу Амалия сразу же все поняла.

– Это не она? – тихо спросила баронесса, подходя к Севастьянову.

Из комнаты донесся кашель. Мягко, но вместе с тем решительно Амалия отодвинула Степана Александровича в сторону и вошла. Глаза лежащей на кровати светловолосой женщины тотчас же обратились на нее, и в них Амалия увидела мелькнувший и тотчас же исчезнувший испуг.