Вьетнамская жар-птица - [45]

– Как приедешь – сразу же ложись, – велела сестра и сунула Вере в руку листочек со списком лекарств. – И отправь родителей в аптеку, пусть они о тебе позаботятся. Ничего страшного, но несколько денёчков придётся побыть дома, набраться сил…

Вера слабо помнила, как её доставили до дома. Она в полубессознательном состоянии открыла дверь своим ключом и стала медленно подниматься по лестнице, как пьяная, боясь, что вот-вот упадёт. Ей хотелось только одного – добраться до постели, как рекомендовала ей медсестра, и провалиться в спасительное забытьё…

Мачеха была дома. Проходя мимо родительской спальни, Вера услышала из-за двери её сдавленный смех и голос – низкий, глубокий, воркующий. Она нежно разговаривала с кем-то по-английски…

По-английски! Вера дёрнулась, как от пощёчины, и застыла на месте. Кто ещё мог находиться в спальне вместе с Ольгой, кроме мужа? Никого. Но… с Александром мачеха никогда не разговаривала на английском языке. В их доме, в кругу своих, звучал только русский. Отец настаивал на этом – сердился, когда начинал слышать американизмы в речи дочерей или когда они машинально заменяли русское слово его англоязычным аналогом. «Мы не должны отрываться от своих корней! – горячился Громов-младший. – У нас великий язык, великая литература… Берегите свой русский, девочки! Я не хочу, чтобы мои будущие внуки были не в состоянии прочесть Толстого в оригинале!»

Вера стояла, бессмысленно глядя в одну точку и пытаясь сообразить, что, собственно говоря, происходит. А если… если у мачехи там сейчас – мистер Бэнкс?

Эта мысль так обожгла её, что она даже вздрогнула, словно от боли. «Не может быть, – сказала она себе. – Это невозможно. Мистер Бэнкс никогда бы…» Докончить свою фразу она так и не смогла. Мысли плавились, как воск, в висках стучало. Она уже ничего не соображала.

– Oh yes… – между тем жарко выдохнула Ольга из спальни. – Do it again…

Не отдавая себе отчёта в том, что она делает, Вера толкнула дверь спальни, и та распахнулась.

Над мачехой, лежащей на постели, склонился обнажённый мужчина.

Большой. Сильный.

Чёрный.

Уф-ф-ф! Это был не мистер Бэнкс. Какой-то незнакомый негр… Ах, простите, их же нельзя звать неграми, они на это обижаются, отметила Вера машинально. Глупо, но она испытала такое облегчение, что у неё даже подкосились колени.

Между тем оба застигнутых врасплох любовника вскочили с кровати. Мачеха лихорадочно прикрылась скомканной простынёй, а глаза её в ужасе округлились. Чернокожий же от неожиданности остался стоять в чём мать родила и тупо пялился на незваную гостью, соображая, откуда она взялась.

Перед глазами у Веры плясали цветные круги и звёзды. Она уплывала в бессознательный мутный дурман. Внимательно осмотрев голого мужчину с ног до головы, Вера выдавила из себя:

– Жеребец что надо…

И в ту же секунду упала в обморок.

Мачеха просидела у её постели два дня – до тех пор, пока болезнь не стала потихоньку отступать. Вера то и дело снова проваливалась в бессознательно-бредовое состояние. Лоб её взмок, волосы спутались и слиплись, голова металась по нагревшейся подушке.

Ольга меняла падчерице компрессы на лбу, давала тёплое питьё, обтирала её с ног до головы уксусом – старый русский способ сбить температуру – и заставляла глотать микстуру. Встревоженный отец то и дело заглядывал в комнату дочери, но та не узнавала его, и мачеха, пытаясь скрыть свой испуг, торопливо отсылала мужа к себе.

– Я справлюсь, Саша, – заверяла она. – Доктор сказал, что завтра к утру кризис определённо должен миновать. Это не опасно, не волнуйся… Девочка просто простудилась.

Когда Вера, наконец, пришла в себя, то первое, что она увидела перед собой, – глаза её мачехи.

Глаза были молящими, как у побитой бездомной собаки. И Вера тут же вспомнила всё, что предшествовало этому взгляду.

– Я… ничего папе не скажу, ты не переживай, – выговорила она хрипло, умирая от жалости к ним обоим – и к своему несчастному обманутому отцу, и к своей непутёвой одинокой мачехе.

Ольга закрыла лицо подрагивающими нервными руками и беззвучно заплакала.

1998 год

Подготовка к майскому выпускному балу (в Америке он назывался «пром» – сокращённо от «promenade») началась за несколько месяцев до события. Для старшеклассников это был едва ли не самый главный вечер в их жизни, и никто не собирался ударить в грязь лицом.

Не только девушки, но и юноши ломали голову над нарядом – таким, в котором они выглядели бы идеально. Выпускницы придирчиво выбирали себе вечерние платья, а парни – смокинги, или таксидо – так называли смокинг американцы.

В отличие от России, в Америке девяностых годов слишком откровенные туалеты на выпускном балу считались дурным тоном. Охотно оголяли свои прелести разве что раскованные афроамериканки, отличающиеся специфическим вкусом и формами, далёкими от модельных. Вера же обходила один магазин за другим, но никак не могла разыскать платье своей мечты. Почему-то выбор выпускных нарядов в Портленде был ограничен пышными разноцветными платьями в стразах и блёстках, при этом жутко дорогущими. Примерив одно такое и поглядевшись в зеркало, Вера нашла, что напоминает себе торт со взбитыми сливками, и это ей совершенно не понравилось. Она должна была пленить мистера Бэнкса во что бы то ни стало… Это был её последний шанс. После выпускного, наверное, они больше не увидятся – повода не будет, не надеяться же снова на случайные встречи в мексиканском супермаркете.