Ветеран Армагеддона - [138]

— Тюрьма твой дом, Арканцев! Волков только клеткой лечат!

А потом вдруг вспомнилась пьяная мать, которая вопила на весь двор:

— Чтоб ты сдох! Лучше бы я аборт сделала, чем смотреть, как сын по кривой дорожке идет!

Счастье, блин, это когда сопрешь что-нибудь и тебя за это резиновым шнуром от утюга не извозюкают!

От этих воспоминаний Аркану тошно стало, и так ему захотелось сделать сидящему в клетке зверью что-то приятное, что он снова встал, прошел через виварий на склад, достал из холодильника коровью ногу и, вырезав из нее самые сладкие куски, бросил их в клетку. Не сейчас, так утром похавают.

Вернувшись, он снова долго лежал в постели без сна и боролся с желанием выпить еще соточку. Потом вспомнил, как заговорила Миами, и это обстоятельство не слишком удивило его. А чему тут было удивляться? От хорошей жизни не заговоришь, от хорошей жизни тупеют. А когда на тебя сплошные несчастья сыпятся, то начнешь, блин, стихи сочинять, не только говорить. И все-таки интересно, куда эти волки Ксира увезли? Похоже, что спокойный период у пантерят закончился. А что впереди — только Богу и михилевскому окружению было известно. Лезть в эти разборки у Аркана не было желания. Правильно лаборант Витек говорил: меньше знаешь, спокойней и дольше живешь. Тошно было прислуживать Михилю и его живодерам, а куда деваться? Не в деревню же ехать, где Аркана все уже давно считали помершим, даже мать, когда еще жива была, писем от него не ждала, думала, что сгинул ее непутевый Петенька на далекой таежной станции Тында. Аркан затаит дыхание и прислушался. В виварии было тихо.

Он полежал еще немного, но сон не шел. Аркан встал, включил свет, достал из тайника бутылку со спиртом, поставил ее на стол и, подумав, нарезал сала, достал хлеб и распластовал на четыре дольки пахучую луковицу. Плеснув в стакан, он жадно выпил спирт, неторопливо закусил луковицей и, положив на черную горбушку несколько кусочков сала, принялся неторопливо жевать. Что-то тоскливое было в этом ночном его пиршестве. Словно он поминки по кому-то справлял. Подойдя к окну, он долго смотрел на звезды. Ночь была ясной, и звезды очень хорошо виднелись в ночной тьме. И похожи они были на огоньки, что отражаются во тьме в глазах хищного зверя.

Глава четвертая

Утром следующего дня Аркан проснулся с тяжелой головой. Может, выпитый накануне спирт был всему виной, а может, дело было в погоде — с утра небо заволокла хмарь, на западе, за Волгой, где лежала знаменитая царицынская пойма, раскатисто громыхал гром, и было видно, что к обеду дождь прольет и в городе.

Звери с утра ели как обычно, но настроение у хищников было подавленным, пантерята даже не резвились, как это они обычно делали после еды. Ксеркс и Ксанф легли в обнимку в углу клетки. Миами попыталась подольститься к матери, но, получив оглушительную затрещину от Багиры, перебралась к братьям. Некоторое время слышались ее жалобные обиженные поскуливания, потом пантерка затихла, похоже, что уснула.

Лаборанты пришли к девяти часам. Были они какие-то взвинченные, раздражительные, даже с Арканом не поздоровались. Впрочем, Аркану на их внимание было наплевать и растереть, не из графьев он был и не хозяином «зоны», чтобы перед ним приветственно шапку ломали. Ланской, тот, точно, был из графьев — пришел к десяти, ни с кем не поздоровался, сразу в своем кабинете уединился, очочки свои золотые напялил, и слышно было, как он там, у себя, бумагами шелестел.

Витек вошел в комнату Аркана, постоял немного у окна, потом спросил:

— Стаканы у тебя есть?

Аркан молча достал два стакана и поставил на стол.

— Давай третий, — хмуро сказал Витек и достал из кармана своего белого халата бутылку коньяка «Белый Аист». Длинненькая такая бутылочка и узенькая, такие в Молдавии еще при Советах выпускали. Аркан такой пил шесть лет назад, когда они с Лямой богатую квартиру подломили на улице Хользунова. В холодильнике у хозяина хаты такая бутылочка стояла. Потом эта квартира обошлась им с Лямой в три года отсидки, и все из-за того, что Ляма себе с этой кражи магнитофон маленький с наушником в ухо оставил, на этой электронной дребедени и погорели.

В аркановскую светелку вошел Леха, молча поставил на стол стеклянную тарелочку с нарезанной колбасой. Витек разлил коньяк по стаканам. Аркана все подмывало спросить лаборантов, какой праздник отмечается, но не решился. Сами скажут, если что. Если полезешь с расспросами, то запросто тебя твоей дозы лишат. А выпить Аркану нужно было позарез, от спирта заныканного остались одни воспоминания, а душа требовала похмелки. Вернее, не то чтобы ему обязательно похмелиться надо было, просто настроение такое с утра было — взять и послать всех, куда обычно в паршивом настроении посылают. Он взял свой стакан и потянулся им к Лехиному, но тот хмуро отвел свой стакан в сторону.

— Давай помянем, — сказал он и выпил содержимое своего стакана до дна.

— Суки они, — зло сказал Витек и тоже выпил залпом. Аркан непонимающе пригубил стакан, но недобрые предчувствия уже разрастались в его душе, шевелились, как змеи, что греческого героя Лаокоона с его детишками овили. Лаокоона Аркан еще по зоне знал. Был у них там специалист один, он этого Лаокоона с детишками да змеями, как живого, накалывал. Кому хочешь и куда хочешь. Рассказывал он про этого мужика, как на него боги греческие обиделись и гадюками обернулись. Только вот за что они на Лаокоона обиделись, Аркан не помнил.