Ветер западный - [2]

Мой некогда белый стихарь изгваздался и промок до колен, а сам я испытывал нечто вроде горечи поражения, потому что теперь я был вынужден задать Картеру вопрос, чего надеялся избегнуть. “Увижу воочию, что там на реке, — прикидывал я, — и с меня довольно”. Слова поднялись к горлу и застряли, и сколько бы я ни сглатывал слюну, расшевелить их не получалось. Я крутил головой, смотрел куда угодно, лишь бы не на несчастного Картера, без толку метавшегося по берегу. Куда угодно — вниз, вверх. Вверх, на звезды, меркнувшие на рассвете.

Когда я наконец взглянул на Картера, он стоял ярдах в двадцати ниже по течению по колено в воде, перед зарослями камыша, гнувшегося под напором ветра, — парень словно оцепенел. Подойдя поближе, я увидел, что он держит в кулаке нечто зеленое, кусок ткани или одеяние. Картер медленно приподнял тряпицу. Рубаха.

— Нашел. — Картер дернул рукой, указывая на камыши: — Висела там.

И задавать вопрос, застрявший у меня поперек горла, нужда отпала, ведь рубаха ясно давала понять, кем был утопленник. Мы с Картером оба знали, кому она принадлежала, даже при таком слабом освещении сомнений у нас не возникло: рубаха могла принадлежать лишь одному-единственному человеку. Все прочие в деревне носили рубахи рыжеватые либо коричневые или серые — цвета неокрашенной шерсти и по-овечьи непритязательные. Ни у кого другого не водилось такой добротной полотняной рубахи, ослепительно зеленой, как льняное поле, откуда она и вела свое происхождение. Верно, рубаха изрядно поистрепалась, но все признаки тончайшего голландского изделия были налицо. Однако еще прежде, чем Картер нашел ее, с самого первого мига, когда он обнаружил утопленника, Картер не мог не сообразить, что это Ньюман. Много ли горемычных раздувшихся мертвецов плавает по нашей реке? Много ли людей пропало тремя днями ранее?

Но природе человеческой свойственно отмахиваться от того, что нас страшит, — не из вредности и не по глупости. Разве не даны нам от рождения некие возвышенные упования, что подпитывают надежды наши, даже когда мы сознаём их несбыточность? Из уважения к покойному Картер пытался свернуть рубаху в ровный квадрат — Ньюман жил упорядоченно, и неважно, сколь беспорядочной оказалась его смерть. Рубаха была чересчур мокрой и форму не держала, скользила и вываливалась из рук. Что-то бормоча себе под нос, парень опять ее сложил, усердно орудуя огрубелыми пальцами, и она опять развалилась. Тогда Картер засунул рубаху за пояс штанов и побежал по кромке речного берега, громко выкрикивая имя Ньюмана и то и дело оступаясь в воду, порозовевшую с первым проблеском солнца.

И на что мне теперь освященное вино и елей, хоть в реку выливай! Покойника не только не исповедали перед смертью, так еще и не причастили хотя бы каплей вина, и как ему теперь быть в мире ином, лишенному всякой надежды? Парень был прав: возможно, достаточно было бы смочить вином его рот, губы. И начертать елеем крест на лбу. Одержимый своими демонами, Картер носился по берегу, ветер был злым и неутихающим, ноги наши отсырели, и от занимавшегося дня веяло отчаянием.

Вскоре Картер вернулся — запыхавшийся, удрученный, — присел на корточки.

— Пропал, — повторил он в который раз. — Пропал покойник.

— Он уже на полпути к морю, — сказал я.

Мы оба понимали, что я преувеличиваю, но смысл в моих словах имелся. За деревней, после пяти излучин и двух заводей, река выпрямляется и убыстряется, а в дождливую погоду мчит, как повозка с горы, сминая все на своем пути. Картер кивнул и, съежившись, обхватил себя руками.

Мальчишка, право слово, и добрый в придачу. Мальчишка, которого тем утром сразили наповал. С Ньюманом он был дружен и чтил его как отца, и все три дня, минувшие с исчезновения Ньюмана, Картер тешил себя мыслью: может, его друг и погиб, а может, жив еще, кто знает. В конце концов, тела пока не нашли. А когда мертвец исчезает, следом исчезает и смерть — так, по-видимому, рассуждал Картер, и я был тронут его жизнеутверждающей верой, пусть и возведенной на трухлявом фундаменте.

Река — изворотливая, взбалмошная — накрыла собой мертвеца, чтобы мы не сумели с ним попрощаться как полагается. Не в первый раз топтал я речные берега в поисках тела Ньюмана, но во второй, и оба раза не преуспел. Я по опыту знал: когда природа раз за разом мешает тебе в каком-то деле, самое время призадуматься: это лишь невезение или что-то еще? Однако делиться своими соображениями с Картером я не стал.

— Мужайся, Хэрри, — сказал я и, расчувствовавшись, погладил паренька по голове.

Ветер дул нам в спину, мой стихарь, хотя мокрый и грязный, игриво вздувался колоколом то спереди, то сзади. Камыш льнул к воде и протяжно шуршал. И сколь бы подавлен я ни был, мне понравилось, как властно обращался с камышами ветер.

* * *

Возвращались мы через поле. На обратном пути подол стихаря развевался у меня за спиной, будто шлейф невестиного платья, тогда как подрясник молотил по голеням — простите, если я слишком часто упоминаю мои нижние конечности, но кто бы не упомянул, когда твой подол по весу тянет на два ведра воды и ведет себя как живое существо. В прошлом месяце меня лихорадило, и сейчас мне было совестно за то, что я такой слабый, одышливый и стреноженный. Я отлично понимал, как выглядит моя голова на ветру: темные спутанные кудри, дыбом торчащие вокруг тонзуры. Теперь на одержимого походил я, но, впрочем, Картеру было не до меня. Мы оба сосредоточились на противостоянии ветру, дувшему что было мочи нам в грудь.