Ветер вересковых пустошей - [42]

Сама же молодая княгиня, разуверившись в своем даре, веру в который ей с детства прививала Суль, целительством более не занималась. Раньше ей казалось, словно травы в лесу шепчут ей, она, сама не зная почему, ведала, какие из них следует сорвать, как их высушить и как применить. Теперь же ничего этого не было. Мир потерял для неё много звуков, и она плохо чувствовала себя в нем, иногда ей казалось, что она не видит теперь и половины красок, что радовали её глаза прежде. Князь Торин словами своими жестокими лишил её веры, что она несла людям освобождение от хворей. И это стало для неё главным ударом в жизни. Ни нелюбимый и не любящий муж, ни отсутствие земли, на которой можно княжить, так не печалили её, как мнимость дара. Теперь она с горечью вспоминала слова Суль о том, что она — другая, выходит, не права была бабка, она — обычная, нет у неё дара, боги не отметили её…

Иногда по старой памяти Горлунг доставала из сундука травы целебные, перебирала их и убирала обратно, горестно вздохнув. Она чувствовала себя обманщицей, лжезнахаркой, а людей, которым она помогла, считала исцелившимися чудом, и старалась не помнить о них. Зато тех, кого Морена забрала, Горлунг вспоминал часто и винила себя в их гибели, ибо возомнила она себя выше волхвов, за что и наказали её боги. Поэтому теперь она с горькой улыбкой вспоминала свою былую нерушимую уверенность в якобы существующем даре.

Горлунг старалась навсегда изгнать Суль и её слова, учение из своей памяти. Но иногда воспоминания о её детстве, прошедшем подле Суль, всё-таки посещали её, и Горлунг плакала о том, сколько лет находилась она в заблуждении, винила во всем свою бабку, обманувшую её. Теперь Горлунг воспринимала все невзгоды своей жизни как наказание, ниспосланное богами ей за её былую самоуверенность, за то, что она обманывала людей.

Супружество княгини молодой тоже не приносило ей радости, с Карном отношения у неё были сложные и противоречивые. Они не находили общего языка, и будучи одинаково несчастными в этом браке, возлагали всю вину друг на друга. В этом она тоже видела подтверждение слов Торина, вопреки предсказаниям Суль, муж не любил её, если не сказать больше, Карн её терпеть не мог. Она же отвечала ему полной взаимностью. С самого брачного пира возненавидела Горлунг Карна. Если бы не её глупые мечты, не её слепая вера словам бабки, то Горлунг была бы счастлива с Яромиром.

Горлунг ненавидела те ночи, что приходилось проводить ей с мужем. Боги убили в ней душу, ведь для женщины нет ничего хуже, чем делить ложе с нелюбимым, чужим мужчиной. Стоило Карну открыть дверь в одрину жены своей, как та передергивалась от отвращения, все его прикосновения казались ей неприятными. Но она терпела, как хорошая и послушная жена. Она ведь теперь княгиня.

Горлунг часто вспоминала их брачную ночь, когда, сжав кулаки и закрыв глаза, она лежала, не шелохнувшись, терпя руки Карна, настырно шарившие по её телу, и думала о том, что власть, которую даст ей этот брак, положение, что будет занимать она, того стоит. Какой же глупой она была! Не будет у неё власти и не будет высокого особого положения во дворе мужа, может, у мужа и двора своего не будет.

Горлунг даже была благодарна Агафье за то, что та существует, отвлекает внимание Карна от неё. Хотя, мысль о том, что будь женой Карна Прекраса, тот бы, опасаясь гнева князя Торина, не посмел держать в том же доме наложницу, посещала Горлунг не единожды.

В те редкие ночи, что Карн проводил в одрине Горлунг, та, зажмурившись, старательно представляла на его месте Яромира. Ах, Яромир. Несмотря ни на что, она любила его, страстно, пылко и безнадежно. Находясь в узах постылого брака, Горлунг мечтала о бравом Торинградском дружиннике. И чем больше времени проходило, тем сильнее любила она свою мечту, Горлунг приписывала ему всё новые качества и поступки. Поступая так же, как и Прекраса, в ожидании сватовства, любя лишь придуманный ею образ.

* * *

Княгиня Силье, устав от долгого дня, раньше обычного ушла в свою одрину. Там, не спеша, сняв повойник, она присела на скамейку возле очага, ожидая своего супруга. Столько лет они вместе, вырастили детей, за эти годы они словно породнились. Теперь всё у них общее: и планы, и мечты.

Раньше Силье ревновала его к меньщицам, но это было давно по молодости, по глупости. Время унесло всё ненужное, напускное, оставив лишь те узы, которые связывали прочнее, чем узы плоти. Княгиня знала, что для своего Фарлафа она — первый советчик и друг, как и он для неё. А ведь это редкость, что на родине, что здесь, на Руси. Мужчины редко допускают женщин в мир своих страхов и печалей, чаяний, а он допустил.

Дверь скрипнула, и княгиня обернулась, Фарлаф вошел и сел подле неё, положив голову ей на плечо, словно ища утешения. Они долго сидели, молча, глядя на веселое пламя в очаге.

— Тебя что-то беспокоит, жена моя? — тихо спросил князь.

— Да, меня печалит, Фарлаф, — также тихо ответила Силье, — что брак сына нашего не такой как у нас, у них всё иначе, словно совсем чужие они друг другу.

— Они еще молоды, Силье, — вздохнув, ответил он, — они поймут и оценят друг друга, а дети свяжут их узами крепкими. Не переживай. Мы же тоже не сразу такими стали, сколько упреков высказали друг другу в молодости! Или ты невесткой недовольна? Только скажи, и я заставлю Карна наказать её по совести.