Ветер противоречий - [7]

— Эй, пацан, на, вмажь! — Бесчеловечная челюсть сунул ему водяру.

Николашка, ощутив себя равным среди взрослых мужиков, залпом выглушил граненый стакан самопалки. Подавил позыв к рвоте и, гонимый ритмом работы и окриками Бесчеловечной челюсти, вновь схватился за свинцовый мешок. Бледнолицый бич, дожидавшийся своего напарника, дал ему горсть пшеницы:

— На, загрызи, а то свалишься под машину.

Зерно скользило во рту, непослушный язык едва ворочал массу. Николашка ощущал свое тело потусторонним. Неподъемные мешки вываливались из рук. КамАЗ, однако, успели загрузить до того, как через порог амбара внутрь хлынула вода. Бледнолицый бич и Николашка остались в кузове машины: надо было везти зерно за Невольку — на «территорию вольности», там у Евфрата в дальнем селении есть еще один дом. В кабину к Бесчеловечной челюсти, который сел за руль, забралась волоокая смуглянка. Об этом Николашка мог только мечтать. Оказывается, мечты сбываются — они едут в одной машине.

По затопленной дороге в предрассветной зябкости сквозь исходящий дождь навстречу КамАЗу фыркал самосвал. Машины, продвигаясь почти на ощупь, цепляясь за твердь дороги, едва разошлись. Николашка, примостившийся на мешках у заднего борта, узнал проезжавший мимо автомобиль с бетонорастворного узла. Он не сомневался: за рулем отец. Больше никто не мог ночью взять с работы самосвал. Парень даже порадовался, что вот таким образом уехал из хутора. Пусть теперь пахан поищет его, пусть подумает, что сын утонул. Пусть! А то как колотить ни за что ни про что, так горазд. Про мать он, пьяненький, запамятовал.

Максимыч подъехал к времянке, где они квартировали, застав там метавшуюся в поисках сына Катерину и собравшуюся умирать на подмокшей постели бабу Фросю. К утру, когда паника улеглась и окончательно прекратился дождь, колхозный гидротехник сообразил, что надо открыть все шлюзы на отводном канале. Вода хлынула на виноградники и перестала прибывать на хуторе. Скот, частью привязанный на Максимовской застройке, частью разбредшийся по округе, орал как резаный. Вся птица на хуторе оказалась водоплавающей, куры — понятно, в каком виде.

Николашку искали недолго. Нелька-депутатша вызнала у мужиков, которые грузили ночью зерно у желтоглазого, что парнишка с бледнолицым бичом уехал за Невольку, в дальнее селение, где находится другой Евфратовский дом. Катерина с Максимычем немного успокоились. Но на всякий случай участковому, чуть ли не впервые за последнее время появившемуся на хуторе, сообщили. Тот обещал принять меры. Максимычу в это не очень верилось, к тому же представитель власти вдруг заинтересовался, негодяй, «откуда дровишки», в смысле, фундамент на какие шиши заливал. В какой день придумал допросы разводить?! С бумажками, однако, у Максимыча поверхностно было все в порядке.

Хуторяне целый день сушили пожитки, сгоняли разбредшийся скот, вычерпывали из подвалов разорительную воду. К вечеру в селение приехал один большой и гневливый начальник в сопровождении костюмированной челяди. Он костерил, употребляя народные выражения, бездарных гидростроителей и бывшую власть. Обещал прислать бульдозер, чтобы снова нагорнуть дамбу. «Но для ее укрепления железобетона нет, — предупредил он. — И вообще, нужно выходить из положения самим, а не быть иждивенцами».

Хутор некоторое время смахивал на мокрую курицу. Однако ж, подсохнув на солнышке, «пернатый» встрепенулся и стал многоголосо завидовать Максимычу: недосягаемой для стихии осталась лишь его застройка. Баба Фрося, собравшаяся в наводненную ночь помирать, на сей раз решилась на это всерьез. И грозилась вот-вот отойти в мир иной. Катерину это немного отвлекло от дум о сыне. Она несколько дней металась между помиравшей бабой Фросей и застуженными колхозными телятами, кашлявшими, как дети. Какую-то скотину пришлось дорезать, что-то свезти на скотомогильник, который был размыт и мистически зиял допотопными черепами.

Из-за Невольки приехал желтоглазый — и прямо на застройку к Максимычу. Тот, взяв на работе машину, снимал с фундамента опалубку — ту, что не растащили колхозаны, и забрасывал в кузов самосвала. Нынче, когда на хуторе все раскурочено, каждая щепка в цене. От самана, который не был затоптан хуторянами и скотом, после ливня остались одни бесформенные обмылки. Ветер и солнце быстро утвердили вскопыченные рытвины. Фундамент, хотя кое-где выщербился и порушился по углам, сохранился и закрепился.

Разговор Максимыча с желтоглазым был гнетуще содержательным. За работу бичей, заливавших фундамент и делавших саман, следовало расплачиваться. Евфрат уже и полушутя не называл мастера Максаком, только официально: Максим Кузьмич. Но от этого было не легче. Бетонорастворный узел остановился на неопределенно долгое время. Цементный склад был подтоплен, вода размыла даже часть заготовленной песчано-гравийной смеси. Расплачиваться бетоном и цементом Максимыч, таким образом, не мог. Трудовых и нетрудовых сбережений у него не было. Коровенку малоудойную отдать — недостаточно этому желтоглазому. Он, лукавец, приехал к Максимычу с калькулятором — подсчитал человеко-дни, даже затраты на снедь для бичей и транспортные расходы. Рыночные отношения, однако…