Ветер и дождь - [31]

Бушулянга взглянул на Цигэнуша и изобразил на своем лице удивление:

— А что случилось с товарищем? Упал с лошади и вывихнул себе ногу? Или, не дай бог, сломал ребро? Нужна машина? Пожалуйста! Берите мой «форд». Охотно предоставляю его в ваше распоряжение, хотя… Вы, наверно, знаете, что машину, как и жену, не одалживают…

Мы тут же вынесли Цигэнуша на улицу, и Бушулянга сам открыл дверцы своего роскошного автомобиля.

Через четверть часа мы уже были в больнице.

Пока санитары укладывали раненого на носилки, Орош отозвал меня в сторону и сказал:

— Побудь здесь, пока я не вернусь. Надо разыскать доктора Дарвари. Так зовут местного хирурга — Дарвари… Я понятия не имею, где его искать. Но попробую.

Цигэнуш, когда его уже уложили на носилки, вдруг вспомнил:

— Надо проверить, выехал ли товарищ Лалу в скит, к святым монахам. Я просил его об этом по телефону из Шатры. Надо проверить…

Больница! Я не ожидал увидеть в захолустном провинциальном городе Телиу такую больницу. Это было добротное каменное здание, окруженное большим парком. Летом здесь, должно быть, очень красиво, но теперь деревья стояли голыми и ветер сдувал с них целые потоки брызг. Парковые аллеи были полны грязи, скамейки почернели и разбухли от дождя.

Вслед за Цигэнушем, которого несли на носилках, я вошел в приемный покой. Один из санитаров попросил меня подождать в приемной.

— А больного мы сразу же отнесем в операционную, — сказал он. — Надо его раздеть, обмыть и подготовить к операции еще до того, как придет доктор Дарвари.

Цигэнуша унесли, и я вышел в коридор. От нечего делать я дошел до конца коридора и увидел там бронзовый бюст, установленный в нише. Уже с первого взгляда я понял, что бюст этот не похож на те малохудожественные и лишенные всякой выразительности памятники, которые обычно устанавливают в учреждениях. Я нагнулся, чтобы расшифровать имя скульптора, и загадка разрешилась сразу: «Романелли», — было начертано на бронзовой подставке… Я давно знал имя этого мастера… Он автор памятника Неизвестному солдату в городе Турну-Северине, а также знаменитой статуи «Женщина с зонтом», которая установлена на бухарестском кладбище «Беллу».

Бюст в коридоре больницы изображал мужчину с круглым и очень толстым лицом, на котором выделялся прямой нос, тонкие губы и густые сросшиеся брови, под ними прятались хитрые глаза, дополнявшие портрет этого хмурого и неприятного на вид человека неопределенного возраста. Толстую шею подпирали углы старомодного бронзового воротничка. От всей этой фигуры веяло чем-то мрачным. На цоколе была высечена надпись:

Албу Доля Суровый

(1834—1912)

воздвигнул

с божьей помощью

эту больницу

во спасение души

в дни царствования достославного

и высокомудрого короля

Кароля I

Я подумал: значит, эту больницу построил боярин… Ну и что же? Иногда бояре строили и школы. Бывали случаи, когда они посылали за свой счет на учебу крестьянских сыновей. Да, были и такие бояре… Ну и что это меняет? Теперь мы ликвидируем бояр и помещиков. И сделаем это до конца… А что касается боярина Албу, то неплохо было бы посетить его село и посмотреть оставшееся от него имение… Потом я стал думать о «Женщине с зонтом». Я знал, кто позировал скульптору Романелли, когда он создавал этот памятник: Марица — знаменитая куртизанка, пользовавшаяся в молодости славой первой бухарестской красавицы. По странному капризу судьбы ее статуя пришла в негодность, когда куртизанка еще была жива. Что значит — была жива? Она ведь здравствует и по сей день — я видел ее незадолго до того, как выехал сюда, в Телиу, Я случайно встретил ее в знаменитом ресторане «Континенталь». Узнать ее, конечно, уже нелегко. Она чудовищно, неестественно толста. (По сравнению с ней цыганку Замбилу все еще можно считать красивой.) Маленькие, заплывшие жиром глазки, тройной подбородок, громадные, распухшие ноги… Она сидела в ресторане и жадно поедала содержимое глубокой фаянсовой тарелки, которую ей подали. Я успел заглянуть и в тарелку — мясо с фасолью… Рядом с ней сидела молоденькая, ярко размалеванная девица, которая, вероятно, впервые в жизни попала в дорогой ресторан. Проходя мимо их столика, я почтительно поклонился. Старуха узнала меня сразу. Не отрываясь от еды, она кивком показала на сидевшую рядом с нею девушку и сказала:

— Заходи вечерком — не пожалеешь… Я живу все там же, на Эксиноксулуй. Покажу тебе, если захочешь, еще несколько писем дона Мануэля де Браганца. Покажу тебе и призы, которые я получила когда-то в Ницце на конкурсах красоты. Могу показать и письма известного тебе шведа. Словом, приходи… Ты ведь собирался написать роман о моей жизни. Как же ты его напишешь, если мы так редко видимся? Сдается мне, что ты стал избегать меня. Правду я говорю?

В общем-то, она была права. Я проявлял к ней некоторое внимание в прежние годы, когда работал в редакции газеты «Крединца», падкой до сенсаций, и меня заинтересовал архив «Женщины с зонтом». Письма, о которых она заговорила в ресторане, я уже когда-то читал. И даже переписал кое-что в свой блокнот.

Прошлое! Как часто я с ним сталкиваюсь и все еще не знаю, что это такое. Таинственная вещь — время! Самое точное представление о нем дают не часы и не календарные подсчеты. Я давно уже привык судить о прошедшем времени по людям, по их судьбам, по их лицам. В том числе и по моему собственному лицу. Стоит мне посмотреть на себя в зеркало, и я вздрагиваю: я как будто вижу то, что мы привыкли называть течением времени.