Вестник, или Жизнь Даниила Андреева - [4]
Сейчас, ночью, несмотря на морфий, спит очень плохо, стонет, задыхается, разговаривает во сне или в бреду. Иногда говорит смешные вещи.
И мальчишка был очень крепкий, а теперь заброшенный, с голоду превратился в какое-то подобие скелета с очень серьезным взглядом.
<…>Не удивляйся ее желанию приобщиться, она и всегда была в сущности религиозной.<…>23 дня непрерывных мучений!»[18]
27 ноября Александра Михайловна умерла. Новорожденного забрала бабушка и увезла в Москву, в семью другой своей дочери, Елизаветы Михайловны Добровой. Даниил много болел, его с трудом выходили.
Александру Михайловну похоронили в Москве, на Новодевичьем, 5 декабря, на том месте, которое Леонид Андреев когда-то купил для себя. Стужа была в этот день, вспоминал Борис Зайцев, присутствовавший на похоронах, жестокая.
Андреев, в полном отчаянье, со старшим сыном и матерью отправился на Капри, к Горькому. Вот и после свадьбы он с Шурой поехал к Горькому… На Капри запил. Боялись за его рассудок. «Все его мысли и речи, — вспоминал Горький, — сосредоточенно вращались вокруг воспоминаний о бессмысленной гибели „Дамы Шуры“.
— Понимаешь, говорил он, странно расширяя зрачки, — лежит она еще живая, а дышит уже трупным запахом. Это очень иронический запах.
Одетый в какую-то бархатную черную куртку, он даже внешне казался измятым, раздавленным. Его мысли и речи были жутко сосредоточены на вопросе о смерти»[19].
Он винил в смерти жены берлинских врачей, и, видимо, небезосновательно, как считал, судя по его рассказу, Вересаев, сам врач.
Все речи его сводились к ней. Он говорил Екатерине Павловне Пешковой: «Знаете, я очень часто вижу Шуру во сне. Вижу так реально, так ясно, что, когда просыпаюсь, ощущаю ее присутствие; боюсь пошевелиться. Мне кажется, что она только что вышла и вот — вот вернется. Да и вообще я часто ее вижу. Это не бред. Вот и сейчас, перед вашим приходом, я видел в окно, как она в чем-то белом медленно прошла между деревьями и… точно растаяла…»[20]
Своего младшего сына он называл несчастным Данилкой и попросил быть его крестным отцом ближайшего тогда друга — Горького. Крестили Даниила 11 марта 1907 года на Арбате, в храме Спаса Преоб — раженья на Песках, который изобразил когда-то Поленов в «Московском дворике». Горький, политический эмигрант, оставался на Капри, на крестинах его заменил дядя Даниила — Павел Михайлович Велигорский, а в духовную консисторию была послана горьковская записка: «Сим заявляю о желании своем быть крестным отцом сына Леонида Николаевича Андреева — Даниила. Алексей Максимович Пешков». В «Метрической книге на 1907 год» сделана следующая запись:
«В д. Чулкова. В Германии в Груновальде, уезд Телъстовродился 1906 г. Ноября 2–го дня по новому стилю. Помощник Присяжного поверенного Округа Московской Судебной Палаты Леонид Николаевич Андреев и законная его жена, Александра Михайловна, оба православные. Записано по акту о рождении за N9 47, выданному 12 ноября по новому стилю 1906 года Чиновником Гражданского Состояния Рапшголъ, и удостоверенному Императорским Российским Консульством в Берлине ноября 30/декабря 13 1906 года за № 4982–м.
Кто совершал таинство крещения: Приходской Протоирей Сергий Успенский с Диаконом Иоанном Поповым, Псаломщиками Иоанном Побединским.
Звание, имя, отчество и фамилия восприемников: Города Нижнего цеховой малярного цеха Алексей Максимович Пешков и жена врача Филиппа Александровича Доброва, Елисавета Михайловна Доброва.
Запись подписали: Приходские Протоирей Сергий Успенский, Диакон Иоанн Попов, Псаломщик Иоанн Побединский, Пономарь Михаил Холмогоров»[21].
Позже некоторые поговаривали, что Леонид Николаевич Даниила не любил, видел в нем причину смерти Александры Михайловны. Так ли это? Смерть жены была для него непереносимым горем. Работа, запои, мучительная тоска. Его брат Павел говорил о боязни, что он лишит себя жизни. Томясь на Капри, — в России его могли арестовать, — он пишет «Иуду Искариота». Его Иуда спрашивает апостолов, как они могут жить, когда Иисус мертв, как они могут спать и есть?
Тяжесть и болезненность переживаний Леонидом Андреевым смерти жены, конечно, сказались на сыне. Он любил его с какой-то тревожностью. А их глубинное душевное родство проявилось в литературном пути сына.
Вадим Андреев на коленях у А. М. Горького Капри. 1907
Леонид Андреев называл себя писателем — мистиком. В одном из первых его литературных опытов, в сказке «Оро», шла речь о мрачных демонах в надзвездных пространствах и светлых небожителях, ангелах, о гордыне зла и всепрощении любви. Метафизический, мистериальный пафос не угасал в нем никогда. И здесь он все дальше расходился с Максимом Горьким, называвшим мистицизм «серым киселем». «Долго, очень долго путался я в добре и зле. Был христианином недолго; был буддистом, ницшеанцем (еще до Ницше), язычником»[22] — признавался Леонид Андреев. Поиски «истинной цели» мучили его до последних дней. Георгий Чулков, вспоминая, писал, что у него «был особый внутренний опыт, скажем „мистический“<…>но религиозно Андреев был слепой человек и не знал, что ему делать с этим опытом»[23]
