Вестминстерское аббатство - [40]

* * *

Во второй половине XIX века оплотом высокого духовенства стал собор Святого Павла, настоятелем в нем был Ричард Черч, историк Оксфордского движения, а каноником — Генри Лиддон, проповедник невероятной духовной силы. Вестминстерское аббатство постепенно привлекало все больше прихожан — причем не только ревностным служением Господу, но и толерантностью. Артур Пенрин Стэнли, назначенный настоятелем в 1864 году, был весьма веротерпимым человеком, и именно он превратил Вестминстерское аббатство в национальную церковь. На смертном одре в 1881 году Стэнли заявил: «Я лишь смиренно верил, что донес до паствы ценность аббатства как религиозного, национального и либерального института». Все эти определения справедливы: в течение последних полутора столетий аббатство пыталось сгладить некоторые чреватые конфликтами национальные и религиозные притязания, и история аббатства является историей все более усиливающейся терпимости как в религиозном, так и в мирском смысле. Признаки веротерпимости к религиозным различиям проявились в политике аббатства еще в начале XVI века. Одним из тех, кто способствовал этому процессу, был Джон Шеффилд (1648–1721), первый «новый» герцог Бэкингем, боготворивший литераторов покровитель Драйдена и друг Поупа. Поуп был католиком от рождения, а Драйден перешел в католичество во времена краткого правления короля Якова I. Когда Якова свергли, а Мария и Вильгельм заняли трон, с Драйдена сорвали лавровый венок, но к моменту его смерти в 1700 году настоятель Томас Спрэт потребовал для поэта могилу в аббатстве, и Драйден был погребен в нем со всеми почестями. Позднее Бэкингем оплатил памятник, не забыв пространную надпись о собственной щедрости. Хотя Бэкингем, по крайней мере иногда, выказывал симпатию к католикам, его собственная могила, кажется, дает понять, что герцог мог придерживаться религиозных догматов любого направления. Мы уже видели, как он разрушил королевскую монополию в приделе Генриха VII собственным памятником, демонстрируя условную верность королю. Сама эпитафия звучит еще более решительно:

Dubuis, sed non improbus vixi. Incertus morior non perturbatus; Humanum est Nescire et Errate. Deo Confido Omnipotenti Benevolentissimo. Ens Entium Miserere mei.

(Я жил сомнительно, но честно. Я умер в сомнениях, но бесстрашно. Человеку свойственно не знать и заблуждаться. Я верую в Господа, Всемогущего и Всепрощающего. Всемилостивый Боже, смилуйся надо мной.)

Сила этой надписи — в проблесках христианского смирения среди стоической гордости. Эпитафия наиболее драматична в конце, где философская абстракция контрастирует с древней мольбой о милосердии. Так Бэкингем, которого вне стен аббатства запомнили папистом, привносит в них теизм.

Впрочем, экуменизм в аббатстве распространился только благодаря Стэнли. Последний, беря пример со своего кумира, жизнь которого он впоследствии опишет, Томаса Арнольда, возглавлявшего школу Рагби во время его обучения, был весьма либеральным приверженцем англиканской церкви. Стэнли собрал обширную паству благодаря тому, что приглашал популярных проповедников, принадлежащих к разным церквям, в том числе «свободных церковников» и непрофессиональных проповедников, и позволил унитаристам принимать причастие, что было большим «нарушением приличий». Также настоятель привел в порядок несколько очень популярных (если можно так выразиться) захоронений. Все это требовало дипломатичности. Вообще, дело превращения храма мертвых в национальный пантеон было, если вдуматься, «неловким». Неудобно предлагать место захоронения заранее, и часто вдова или дети покойного вынуждены были принимать быстрое решение в самый скорбный момент. Местный патриотизм и фамильные традиции также затрудняли ситуацию. Босуэлл предполагал, что радость доктора Джонсона по поводу перспективы быть похороненным в аббатстве естественна для любого человека с воображением, но в этом слышен голос шотландского помещика: «Кто же не имеет фамильного склепа, где будет лежать рядом со своими предками?»

Диккенс хотел быть похороненным в Рочестере, но, когда он умер в 1870 году, пресса заявила, что тело будет отправлено в аббатство, и Стэнли заключил соглашение с поверенным писателя. В этом соглашении имелось условие: время и место захоронения будут держаться в секрете. Могила в южном трансепте была вырыта ночью, тело упокоили следующим утром. Но новость просочилась, и толпы стекались посмотреть на гроб в еще не закрытой могиле, такого паломничества не бывало со времен Средневековья: «Диккенс — один из тех писателей, которых стоит украсть, — писал Джордж Оруэлл. — Даже захоронение его тела в аббатстве было своеобразным воровством, если подумать». Но это нечестно: Стэнли не похищал тела Диккенса для самоутверждения, он выполнял народную волю и открыл церковь, чтобы ее принять. И с тех пор, по меньшей мере, наполовину случайно, аббатство начало новую «жизнь» как место публичных церемоний и увековечений.

Дэвид Ливингстон умер в глубине Африки, но Стэнли позаботился и о том, чтобы он оказался в аббатстве. Сердце Ливингстона осталось на том континенте, которому он отдал жизнь, но его останки были вывезены на берег, завернуты в кору и парусину и переправлены в Лондон. Захоронение пресвитерианского миссионера в англиканской церкви было значительным поступком. Самому Стэнли предоставили роскошную могилу, лучшую среди могил настоятелей Вестминстерского аббатства, непревзойденную в великолепии по сей день. Похороны Стэнли в 1881 году вдохновили Мэтью Арнольда на длинную оду, названную просто «Вестминстерское аббатство» (к несчастью, это одно из самых слабых его произведений).