Веснянка - [23]

Он хочет счастья… Больно от жажды. Как розовеющая роса, ждет зари… золотистая пыль падала.

Благодарю тебя. Он припал к земле.

Пусть боль, пусть…

И земля ответила ему, охватила его теплом.

* * *

– Смотри!

Солнце закатным красным глазком горело над чернеющим лесом, затем разлилось розовым туманом – и на нем два плывущих облачка.

– Видишь? – она указала рукою им вслед. – Ярило ушло в страну закатного солнца, откуда весной прилетают птицы. Та страна издали кажется нам как розовое облако. Что за ним – никто не знает. Как ты думаешь, раз птицы оттуда прилетают, то и песни оттуда?

Он улыбнулся и смотрел на нее так осторожно, будто боялся спугнуть.

– Не знаю, тебе лучше знать, откуда прилетают птицы и песни. Я больше понимаю в лесных криках и вое.

– Скажи, а ты сам не оттуда? Может быть, твоя страна ближе к закатному солнцу? Ты не подходил к ней ближе нас – туда, где восход и закат сходятся?

И девушка пододвинулась к нему, заглянула в глаза совсем близко.

В лице его вдруг что-то дернулось, как от ожога. Будто кто-то горячей веткой хлестнул по коже. И в широко раскрывшихся глазах ей почудилось страшное. Но мгновенно исчезло, и он улыбнулся.

– Нет, что ты, я из страны, где темный лес и долго тянутся ночи. Это вы совсем близко к той закатной стране и солнцу. А там, где я жил, люди чаще злые, чем добрые.

Девушка сочувственно склонилась к нему еще ближе:

– Ты не прав, твой путь, быть может, был нелегким, но люди везде добрые, как солнце. Оно все греет и в каждое дитя входит, проникает в него, открывает ему глаза. И с той поры человек видит и слышит. И дана ему земля, чтобы любить, из родников он пьет тайну ее теплоты.

– Пусть все в этом мире тьма и злоба, но в тебя оно вправду зачем-то вошло и открыло твои глаза.

Он почему-то наклонился над ней, она ощутила его учащенное дыхание, горячие руки и вдруг отпрянула. Отбежала на несколько шагов, остановилась, оглянулась. Он как-то согнулся, осунулся, руки безжизненно опустились вдоль тела… Она снова побежала, боясь обернуться, а травы цеплялись за ноги, будто русалочьи руки, шептали: «Зачем бежишь?»

«Зачем я, правда, бегу? Ведь он мне… нужен».

Она внезапно остановилась перед огромным священным дубом.

«Да, он мне нужен… Наверное, нужен. Зачем бы тогда я к нему ходила? Скажи дуб, так?» Но дуб промолчал, не шевельнув ни листом. «Что-то не так, вечный дуб? В самом деле… Руки жгут, глаза… И такая невыносимая тоска в них, почти нечеловеческая или человеческая?»

Он протянул руки. Но она… Она убегала от него по росистой траве, к розовому небу… В ту сторону, где далеко-далеко светится страна закатного счастья.

* * *

Не огонь горит, не смола кипит, а пусть горит, кипит ретиво сердце у красной девицы по добру молодцу.

Ярилка опустил голову, перед ним в очаге горели дрова, вспыхивали с шипеньем искры. И он, не отрываясь, смотрел на пламя, исступленно и тихо шепча:

– На море-окияне, на острове Буяне стоит дуб-стародуб. Под тем дубом – дубовая гробница, в ней лежит красная девица, тоска-чаровница. Ножки у нее не подымаются, глаза не открываются, сердце не разгорается. Красна-девица, тоска-чаровница, встань-пробудись, на меня оглянись. Вынь ты из моего сердца тоску-кручинушку, печаль горючую и отнеси ее в сердце к той, что от меня все прячется. Пожалей меня, тоска-чаровница…

Есть, говорят, чудная эта девица – тоска-чаровница. Много неясного для людей на свете. Вот и она. Наведет сухоту-сухотучую, тоску-тоскучую… Или снимет. Болью от любви называют ее старики. А захочет она, незримая, взмахнет рукой – и снова свободен ты, и не надо тебе ни тайн колдовских, ни счастья недоступного, не морочит, не жжет ничто, не тревожит. И в горе, и в счастье живет около нас эта девица. Ходит за деревьями, мелькает ее черное платье. И русалки, и деревья, и весь мир подвластны ее темным чарам. И все же ему, Ярилке, нет сил их терпеть.

Ярилка выбежал из избы в поле.

– Встану я раным-рано, светлым-светло, пойду в чистое поле под ясные звезды, под светлый месяц, под полетные облака. Умоюсь утренней росой, осушусь красным солнцем, подпояшусь светлыми зорями. Поклонюсь я на все четыре стороны. Ты, небо, слышишь! Ты, небо, видишь! Звезды вы ясные! Ой же вы, ветры буйные! Услышьте меня! Свейте вы с меня, несчастного, думу и помышление, тоску-тоскучую, сухоту-плакучую и отнесите ее, ветры буйные, к ней в ретивое сердце, чтобы душой кипела, кровью горела и не могла бы без меня ни жить, ни быть.

Он опустился на траву. Тихо шумел лес. Тоска его, гнавшая из дому, мешавшая, жгущая, будто вправду ушла в деревья, в ветер и непонятно, затаенно шумела в них. И в сердце стало тихо и спокойно.

– Ярилка, ты? – девушка будто даже испугалась, случайно наткнувшись на него в темноте.

– Я, моя ладушка. Ты чего здесь бродишь? Нехорошо сейчас, в земле колдовство разгуливает.

– Ярилушка, скажи, – Веснянка опустилась рядом с ним на траву, – ты меня с детства знаешь. А ведь я сама себя не ведаю… Кто мать мне, даже не знаю. Скажи, Ярилушка, может, я чего-то не понимаю? Мы ведь живем, как поют птицы, ко всем добры – и нам светло. Может быть, я какая-то не такая и мне что-то и вправду не открыто? Может, Ярилушка, я не умею любить?