Вёсны и осени господина Люя (Люйши чуньцю) - [136]

Так что доверие — это то, чем можно начинать и чем можно заканчивать; это то, от чего зависит, быть ли уважаемым или презираемым. Доверие и еще раз доверие — когда его тебе оказывают, в конце концов можешь постигнуть самое природу-небо! И когда с этим станешь править людьми — сезонные дожди и сладкие росы выпадут ко времени, а холод и жара, все четыре сезона, всегда станут сменять друг друга в срок.

Циский Хуань-гун осадил царство Лу. Лусцы отнеслись к войне весьма серьезно, решили оборонять область вокруг столицы на расстоянии в 5 ли и укрепились в этом районе. Затем лусцы попросили цисцев разрешить им самим обратиться к хоу внутри застав, с тем чтобы убедить их добровольно подчиниться цисцам. Хуань-гун на это согласился. Цао Хуэй сказал [тогда] лускому Чжуан-гуну: "Что бы вы предпочли, господин, дважды подряд умереть или дважды подряд остаться в живых?" Чжуан-гун спросил: "Что ты имеешь в виду?" Цао Хуэй ответил: "Если вы послушаетесь моих советов, то страна будет расширяться и увеличиваться, а сами вы будете покойны и счастливы — это и есть дважды остаться в живых. Если же вы не послушаете совета вашего подданного, то наше царство будет разбито и прекратит существование, а сами вы будете в опасности и позоре — это и есть дважды умереть". Чжуан-гун сказал: "Предлагай, я сделаю по-твоему". Когда на следующий день должен был заключаться договор, Чжуан-гун и Цао Хуэй прибыли к месту церемонии, скрыв за пазухой мечи. Чжуан-гун, схватив левой рукой за одежду Хуань-гуна, правой выхватил меч и занес его над своей грудью со словами: "Луская столица отстояла от границ на несколько сот ли, а теперь от нее до границы всего лишь пятьдесят ли, и все же ей не дают жить. Тогда уж лучше смерть перед лицом владыки: перед вами, господин!" Гуань Чжун и Баошу кинулись вперед, но Цао Хуэй с мечом в руке стал между двойными ступенями и сказал: "До тех пор, пока два правителя не выработают нового соглашения, никто сюда не поднимется". Чжуан-гун тогда сказал: "Земля должна защищать своего правителя с оружием в руках, а не правитель — свою землю; правитель согласен на ваши условия". И тогда было решено провести границу по реке Вэнь, по южному берегу определены владения, и все это было скреплено договором о союзе. По возвращении же циский правитель решил ничего не отдавать. Но Гуань Чжун сказал: "Невозможно. Они подстроили нападение на вас, господин, чтобы не заключать союз на ваших условиях, а вы об этом не догадывались — и это нельзя назвать сообразительностью. Когда дела приняли крутой оборот, вы не смогли им не подчиниться — и это нельзя назвать смелостью. Вы согласились с ними, и если теперь не отдадите [обещанное] — это нельзя будет назвать верностью своему слову. Несообразительность, робость, ненадежность — при таких трех недостатках невозможно преуспеть и прославиться. Лучше отдадим: пусть потеряем при этом территорию, зато приобретем доверие к себе. За какие-то четыреста ли приобрести доверие в глазах всей Поднебесной — это вы, господин, можете считать прибыльным для себя".

Чжуан-гун был врагом, а Цао Хуэй — предателем, но если можно было показать, что тебе могут доверять даже враги и предатели, то не тем более ли должны были проникнуться доверием те, кто ни врагом, ни предателем не являются?

Все девять соединений, когда они согласуются, звучат в унисон, и всем это слышно, а происходит это именно по причине [их согласованности]. Девять раз Хуань-гуну удавалось объединить хоу, и потому однажды он спас дом Чжоу, и все его послушались. Вот откуда родилась эта его способность — из внушения к себе доверия. Что касается Гуань Чжуна, то о нем можно сказать, что он понимал, как сообразовываться с обстоятельствами. Он умел обратить позор в славу, несчастье — в успех, и хотя терял спереди, можно сказать, приобретал [то же самое ] сзади. Он понимал, что вещи таковы, что не могут обладать совершенством-полнотой!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Браться за трудное / Цзюй нань

Трудно найти человека, о котором можно было бы сказать, что он целостен, ибо такова общая природа вещей. Люди даже о Яо сплетничают, что он, мол, не был чадолюбив, обвиняют Шуня в непочтительности к родителю. Юя считают честолюбцем, стремившимся занять первое место, Тана и У обвиняют в том, что они слишком свободно распоряжались чужими жизнями, а о пяти бо болтают, что они занимались нападениями и захватами.

Если смотреть с этой точки зрения, разве может быть в существах цельность? Следовательно, когда правитель требует от людей, он исходит из реальных человеческих возможностей; когда же он требует от себя, он исходит из нравственного закона. Если от человека требовать только человеческого, ему легко будет выполнить требуемое; если ему будет легко выполнять, приобретешь его на свою сторону. Если требовать от себя, исходя из нравственного закона, трудно допустить неправду; когда же трудно допустить неправду, действия правильны, и поэтому такой не гневит небо и землю и имеет от них избыток.

Не таков неразумный: он, требуя от других, исходит из нравственного закона, от себя же требует лишь человеческого. Если же требовать от других по меркам нравственного закона, им это будет трудно вынести; когда трудно выносить, люди утрачивают понятие о родственных чувствах, питаемых по отношению к ним другими. Когда же к себе обращаются с меркой человеческого, легко пускаются во всевозможные предприятия, а когда с легкостью пускаются в авантюры, действия по необходимости становятся изощренными. Поэтому и Поднебесная при всем своем величии не может вместить таких, и сами они подвергаются опасностям, и царства их гибнут — таков был образ действий Цзе, Чжоу, Юя и Ли.