Вёсны и осени господина Люя (Люйши чуньцю) - [134]

Вот и в царстве, находящемся в состоянии смуты, народом помыкают, не принимая во внимание его телесных свойств, не обращая внимания на его душевное состояние. Науку там делают трудной, а обвиняют в упущениях тех, кто не овладел ею; множат указы, а преследуют тех, кто их по неведению не выполняет; пытаются произвести впечатление с помощью огромных сооружений, а обвиняют в преступлении тех, кто не в состоянии выполнить задание. Народ делает шаг вперед и тут же ждет награды, отступает на шаг назад и уже трепещет от страха наказания. Потому что он знает, что его внутренних и внешних, [душевных и телесных], сил недостаточно, и начинает заниматься приписками. Когда то, что он занимается приписками, становится известно, высшие начинают преследовать и обвинять его в преступлениях. А это значит, что преступление влечет за собой еще преступление, и высшие и низшие начинают друг друга ненавидеть.

Так что когда обряды слишком обременительны, теряется торжественность; когда обременительно дело житейское, теряется эффективность; когда указы назойливы, их не слушают; когда запретов слишком много, они не действенны. Запретительных актов, изданных при Цзе и Чжоу, было не счесть, из-за них-то народ и обратился против них самих, отчего они и погибли. И наступила эта крайность оттого, что они не в состоянии были правильно воспользоваться внешним принуждением. Или вот: крайняя строгость Цзы Яна такая, что когда некто по неосторожности сломал его лук, то от страха смертной казни выпустил [на волю] бешеного пса, из-за которого в конце концов и погиб Цзы Ян! [Не случайно] на [одном из] чжоуских треножников изображен зверь Це: он длинный и извивающийся, верхняя и нижняя части [тела у него как бы] закручены в обратную сторону для того, чтобы этим показать, что все чрезмерное гибельно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ О желаниях / Вэй юй

Если народ лишить его стремлений, то высшие, хотя бы они были разумны, все равно не смогли бы использовать его на службе. Те, у кого нет воли к жизни, смотрят на то, чтобы стать сыном неба, так же, как если бы им надлежало стать обычным мелким чином; смотрят на обладание всей Поднебесной, как на обладание клочком земли, в который шила не вонзить; смотрят на Пэн Цзу, как на младенца, погибшего в раннем детстве.

Сан сына неба — самый почетный; нет большего богатства, чем владение всей Поднебесной; по долголетию нет равного Пэн Цзу. Однако когда человек приходит в такое состояние, когда ему поистине не к чему стремиться, то и этих трех оказывается недостаточно, чтобы подвигнуть его к действию.

Мелкий чин — самое низкое из возможных положений; поле меньше острия шила — самое бедное; смерть в младенческом возрасте — самое великое несчастье. Однако и этих трех недостаточно, чтобы воспрепятствовать деяниям того, кто впал в полное безразличие.

Вместе с тем если некто охвачен одним-единственным стремлением, то на севере он может дойти до Дася, на юге — до Бэйху, на западе — до Саньвэй, на востоке — до Фуму, но не посмеет поднять смуту; пойдет на обнаженные клинки, пренебрежет дождем стрел, пересечет огонь и воду, но не посмеет [самовольно] отступить; будет вставать раньше всех и тяжко трудиться, управляясь с плугом и бороной, но не посмеет просить об отдыхе. Следовательно, чем больше у человека стремлений, тем в большей степени он может быть использован; наоборот, чем меньше у него желаний, тем меньше и возможностей его применения на службе; те же, у кого нет вовсе стремлений, вообще не могут быть использованы на службе. Но даже если у людей будет множество желаний, а высшие не будут, пользуясь этим, указывать, что именно делать, — такие люди, хотя и получат желаемое, останутся непригодными для службы. Следовательно, нельзя не изучать искусство предоставления людям того, что им желанно.

То, что делает умелым повелителем, — это неистощимая изобретательность в устроении людям обретения желаемого; одновременно это есть неистощимая изобретательность в получении от людей разнообразных услуг. В странах маней, и, фаньшэ, чжусу, иси — одежда, головные уборы, пояса, дворцы и частные дома, жилища и постройки, лодки и повозки, утварь и механизмы, звуки и цвета [песен и плясок], вкусы в напитках и еде — все это иное, однако все эти вещи могут быть стимулами действий, и в этом они те же самые, [что и у нас]. Даже три вана не в состоянии были их изменить [стимулы], поскольку нельзя изменить [природу], но тем не менее в деяниях [они всегда ] добивались успеха благодаря следованию [этой самой] врожденной природе людей. Цзе и Чжоу тоже не пренебрегали этими стимулами, но царства их погибли, потому что они действовали против естественной природы [людей]. Кто идет против [ситуации ] и не знает, что против, тот погряз в пошлости. Кто долго пребывает в пошлости и не в состоянии от нее избавиться, для того она становится второй натурой.

Необходимо глубоко разобраться в вопросе о том, что есть натура первая и что есть натура вторая. Но тем, кто даже не слышал о дао-искусстве, как избавиться от вторичной натуры? Если не отбросить второй натуры, то желания никогда не станут подлинными. Когда же желания не подлинны, то управление собственным телом приводит к ранней смерти, а управление государством — к его гибели. Поэтому ваны-мудрецы древности следили за тем, чтобы следовать своей природе и тем самым использовать ее естественный потенциал. Поэтому не было ничего, что они не могли бы повелеть своему народу; не было такого деяния, какого они не могли бы совершить. Про это и говорят: "Мудрые цари древности придерживались одного, а варвары притекали к ним на службу со всех четырех сторон света". Держаться единого — высшее благородство. Кто держится единого, тот не имеет соперников. Мудрые ваны опирались на неимение противников, и поэтому им было по пути с народом.