Веснушка - [49]

В общем, в Барселону я так и не попала, чтобы найти там Карменситу. Мы поехали в Хорватию на музыкальный фестиваль. Мэрион уговорила меня, а я так и не призналась ей, почему хочу попасть в Барселону, так что я согласилась изменить планы. Наверное, даже с облегчением.

А потом момент был упущен, и я уже не горела желанием разыскать Карменситу Касанову. Это было романтической мечтой, которая забавляла меня после школы, когда я наконец вырвалась на свободу, и до того, как поступить в полицейскую академию, куда меня так и не приняли. И я забыла о ней и вспоминала только такой, какой я знала ее по чужим рассказам. Замороченной. С плохим английским. Неуравновешенной. Бестолковой. Сучкой. Любительницей устраивать сцены. До того ноябрьского вечера, когда стемнело неожиданно рано, и я работала в сувенирной лавке «Скеллиг экспириенс», и был один из тех дней, когда в центре города ни души. Никто не решался выйти в море, так сильно штормило, не могло быть и речи о том, чтобы плыть на катере вдоль берега и любоваться островами, – из-за низких, тяжелых облаков, густого тумана и дождя дальше собственного носа ничего не было видно. Короткие дни, длинные ночи, просто сидишь и ждешь, когда все кончится; и вдруг я наткнулась на объявление в местной газете, которую кто-то забыл в магазине:

В начале месяца Торговая палата Малахайда избрала нового президента, Карменситу Касанову. Она стала преемницей Марка Каваны, который занимал этот пост в течение трех лет. Карменсита Касанова вот уже десять лет проживает в Малахайде на севере графства Дублин, замужем за Фергалом Дарси, у них двое детей. «Я привнесу энергичность, творческий подход и целеустремленность в работу Торговой палаты, и для меня огромная честь быть вашим президентом, – сказала она. – Есть много направлений, которые мне хотелось бы развивать, но в первую очередь я намерена решить проблему с парковкой в поселке, поскольку она оказывает сильное влияние на местный бизнес».

Это была она. У кого еще могло быть такое имя. По крайней мере в Ирландии.

Я разглядывала ее фотографию. Минуты шли, а я все разглядывала. Симпатичное лицо. Темные глаза. Блестящие черные волосы. Безупречный макияж, с темной подводкой и тенями для глаз. Большая, прекрасная улыбка с щербинкой в зубах, смотрит прямо в объектив.

Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка. Любительница устраивать сцены. Может, для всех остальных она была именно такой, но теперь она изменилась. Когда я увидела ее, что-то новое проснулось в моем сердце. Она моя мама. Впервые в жизни я решила, что она нужна мне. Не только потому, что она действительно моя мама; оглядываясь назад, мне кажется, она дала мне цель в жизни, я вдруг поняла, куда мне двигаться дальше. И мне уже не терпелось уехать.

Глава восемнадцатая

Вечер вторника, сеанс рисования обнаженной натуры. Сегодня у меня душа не лежит. Наверное, звучит странно, что можно вкладывать душу в то, чтобы сидеть обнаженной перед группой незнакомых людей, которые заплатили двенадцать евро, чтобы запечатлеть тебя, но такое тоже бывает. Думаю, можно вложить душу почти во все. Или делать без души.

Студент, с которым я переспала перед Пасхой, Джеймс, снова пришел. Или Генри? Он похож на Генри. Он весь горит от нетерпения, но сегодня ему придется обойтись без меня. Я не в настроении заниматься сексом, хотя со мной такое редко бывает. Я не выспалась. Папа звонил в три утра, чтобы сообщить, что мыши научились обходить новые мышеловки в рояле. Он выбросил те, что поставил Джерри, раз он, предатель, рассказал мне про Маджеллу. Утром я первым делом позвонила Пози, нашей соседке, и оказалось, что папа ни разу не выходил из дома после моего отъезда. Не знаю, откуда у него новые мышеловки, да и в холодильнике наверняка уже пусто. Пози говорит, что занесет ему продукты, а я переведу ей деньги на счет. У папы есть деньги, по крайней мере, мне так кажется, – или он опять скрывает от меня что-то? – но, если предложить помощь напрямую, он обязательно откажется.

Пози присматривала за мной, когда я была крошкой. Она взяла меня к себе, когда мне было четыре недели от роду, а папе надо было работать. Она устроила у себя дома детский сад, неофициально, конечно, но его пришлось закрыть, когда вышел новый закон, и теперь она открыла гостиницу для собак. Она пахнет собачьим кормом и мокрой травой. И теперь я прошу ее позаботиться о папе. Все-таки жизнь – штука странная. И совсем не веселая.

В общем, я сижу в галерее Монти, на стуле, голая, точнее, обнаженная, или как там говорится, без одежды, с открытой грудью, мерзну больше обычного. Ноги сомкнуты. Двери закрыты. Знак «не беспокоить». Я и слова не сказала, что мне холодно, но Женевьева вышла из комнаты и вернулась с маленьким обогревателем. Он развернут ко мне, и только я начинаю чувствовать, как меня окутывает тепло, как кто-то цокает языком. Может, допустил ошибку или битый час работал над почти синей от холода кожей, или твердыми сосками, или мурашками, которые теперь исчезли. Генри, или Джеймс, лихорадочно чертит углем, высунув язык, словно пес, которого мучит жажда. Не хочется даже думать, что он там рисует, но, подозреваю, совсем не то, что он видит перед собой, а то, о чем он фантазирует. Или вспоминает. Я помню тонкий член. Длинный, как карандаш. Он мог бы нарисовать меня своим членом. В каком-то смысле он так и делает.