Веснушка - [50]

Художники уловили мое уныние и тоску. Все законченные полотна имеют что-то общее. Они пропитаны печалью. В моем лице, сгорбленных плечах, в плотно стиснутых коленях, будто я говорю, что вход воспрещен, идите прочь. Не хочу, чтобы на меня смотрели. Видеть свои чувства в их работах не очень-то приятно.

Женевьева замечает, что-то не так, и заботливо приглашает меня выпить. Я соглашаюсь. Сначала мы сидим втроем, я, она и Джаспер, но вскоре к нам присоединяется еще несколько человек, и вино наконец начинает действовать, раскрепощает мысли и развязывает язык. Я рассказываю им про Рустера, про пятерых человек и еще несколько часов слушаю, как они обсуждают свои пятерки, на что уходит немало времени, пока они вспоминают все случаи, доказывающие, кто оказал на них наибольшее влияние. Час проходит за часом, мы бурно обсуждаем свои идеи, и после такого количества вина жизнь кажется намного приятнее. Уже далеко за полночь, когда мы уходим. Мы – это я и парень, чье имя и лицо не отпечатались в моей памяти. Не помню, как мы добрались до его квартиры, но, кажется, я вышла из дома в районе Стонибаттер в четыре утра, пока он еще спал, чтобы не просыпаться в его постели, и шла по незнакомым улицам в поисках такси. Поездка в утренние часы стоит столько, сколько я зарабатываю за обнаженную натуру, и меня это не радует. Я с трудом вылезаю из такси и плетусь к спортзалу в глубине сада, кажется, в какой-то момент я даже спотыкаюсь о мусорные контейнеры. Помню, как включается сигнализация, помню, как Доннаха крепко держит меня, поднимая с земли, пока я пытаюсь объяснить ему, что меня надо оставить там, где я лежу, потому что скоро за мной приедет мусоровоз. Но, когда несколько часов спустя я просыпаюсь в своей постели, я никак не могу сообразить, что было на самом деле. В голове гудит, все ломит, и, как только я сажусь и открываю глаза навстречу апрельскому солнцу, я чувствую, что меня сейчас вырвет, и бегу в туалет.

Меня рвет так сильно, что я лежу на полу, прижавшись щекой к плитке, чтобы хоть чуть-чуть охладиться и прийти в себя. Меня тошнит от выпитого алкоголя, но еще и от себя, – гложет совесть и страх, что я натворила нечто ужасное, что моя жизнь изменилась навсегда и скоро случится что-то очень плохое. Страх. Начинаю вспоминать прошлую ночь. Обрывки разговора, прикосновения, взгляды – все перепуталось. Кажется, я говорила то, что нельзя говорить вслух, никогда в жизни. Я чувствую, как подступает тошнота, снова и снова, пока я в душе, едва стою на ногах, мне хочется выплеснуть все из себя, алкоголь, и мысли, и воспоминания.

Я чуть ли не через силу заливаю в себя кофе, иначе до поселка мне не дойти. Пью целую пинту воды, даже не думаю собрать обед, ухожу без него, вид и запах еды невыносим.

Прохожу мимо кухни Макговернов, земля качается под ногами, будто я на корабле, и вдруг умные стеклянные двери раздвигаются. Я продолжаю идти. Как только я подхожу к мусорным контейнерам, я вспоминаю, как свалилась в них накануне, – так вот откуда у меня синяк на бедре.

– Аллегра, – зовет Бекки. На ней темно-синий брючный костюм и темно-синяя шелковая блузка, расстегнутая ровно настолько, чтобы намекнуть на черный кружевной лифчик. Вся такая бодрая и довольная после отпуска. Выглядит фантастически. А я никогда не чувствовала себя хуже. Я надела все самое темное, что смогла найти.

– Хорошо провела вечер, Аллегра? – спрашивает она.

Может, я не падала в их мусорку, не включала сигнализацию в четыре утра и ее мужу не пришлось поднимать меня на ноги. Сама не знаю, что вчера происходило, но не собираюсь ни спрашивать, ни извиняться. Бурчу что-то неопределенное в ответ, ни да ни нет.

Она просит посидеть с детьми сегодня, что-то у них там запланировано с друзьями, ужин в китайском стиле, а я не могу сосредоточиться на ее словах. Мне всегда было плевать на подробности, главное – знать, во сколько я им нужна. Зачем люди тратят время на детали? Я перебиваю ее на полуслове. Иначе никак. Я снова чувствую позыв, во рту сухо, как в пустыне, и, несмотря на кофе, зубную пасту и воду, я все еще ощущаю мерзкий вкус рвоты. Она не в восторге, что я перебила ее, но почему именно сегодня ей приспичило поговорить, может, она решила, будто мы подружки, – раз я застала ее за этим идиотским занятием, а теперь она видит, что я тоже человек.

– В семь вечера, пожалуйста, – говорит она и делает несколько шагов в мою сторону, оглядываясь на кухню, чтобы убедиться, что опасности нет. Затем добавляет шепотом: – Аллегра, кстати, о том, что произошло несколько недель назад…

Я не могу ее слушать, просто не могу. Меня точно сейчас стошнит. Мне жарко, я вспотела, будто я сижу на печке. Нельзя было надевать фуражку до начала смены, но я хотела спрятаться, еще и очки надела. Наверное, похожа на Робокопа. Она говорит тихо, без капли самоуверенности, мягко и кротко, такой я ее еще никогда не видела, и в любой другой день мне было бы интересно пообщаться. Но если она не хочет, чтобы меня стошнило на ее темно-синий брючный костюм «Прада», ей надо сейчас же отойти.

– Все нормально, – говорю я, стараясь глубоко дышать, но капельки пота выступают на лбу, голова нагрелась под фуражкой и волосами. – Меня совершенно не касается, что ты сделала и что ты делаешь, – говорю я, – я никому ничего не скажу. Обещаю.