Весной в последний раз споет жаворонок - [28]

— Уже все прошло. Совсем недолгий…

— Что «недолгий»?

— Приступ. Говорю же — почти ничего.

— Это ты называешь «почти ничего»? Скажи, ты часто так кашляешь?

— Да. Но, как правило, все проходит гораздо тяжелее.

— Что же с тобой такое?

— Что-то вроде ложного крупа, — ответил Клаус. — Не могу сейчас вспомнить. Ты знаешь, что такое круп?

— Ложный круп, — тихо повторила Мириам и опустилась в кресло.

— Да, ложный круп, — сказал бледный мальчик и вытер носовым платком глаза и рот. — Ты знаешь, что это такое?

Мириам кивнула.

— Да.

Ложный круп у детей в возрасте от одного до шести лет, вспоминала она, может быть вызван отравлением серным диоксином. Сопровождается психическими отклонениями. Наряду с медикаментозным лечением таким больным предписывается полный покой.

— Где вы живете? — спросила Мириам, вытирая носовым платком капельки пота со лба мальчика.

— В Дуйсбурге. Вот что непонятно, — продолжал Клаус, — я должен пугаться, когда кашляю. И когда бывает приступ, мне становится страшно. Но я боюсь даже тогда, когда не кашляю. Боюсь, что задохнусь.

— Да, — пробормотала Мириам, — типичный симптом. Вызывается сужением при вдохе и выдохе. — И спросила громче: — Давно это у тебя?

— Больше года, — ответил Клаус. — Поэтому я так часто летаю.

— Почему?

— Мой отец — инженер-строитель. Строит везде, даже на Тенерифе. А там живет моя тетя Клара. Ты знаешь Санта-Круз?

Мириам кивнула.

— Ну вот, отец все время привозит меня туда. Мы делаем пересадку в Женеве и летим дальше на Тенерифе. И два месяца я буду жить у тети Клары. Потом вернусь в Дуйсбург, пройду обследование. А потом — опять к тете Кларе на два месяца. Доктор говорит, так я лечусь от ложного крупа. Но он не излечивается. А мне уже пять лет. В следующем году будет шесть, и надо идти в школу. Но тогда я не смогу так часто летать на Тенерифе, только во время каникул. Даже не знаю, что тогда будет.

— У вас есть экономка?

— Есть. Ее зовут Тина. — Он пожал плечами. — Я знаю, ничего нельзя поделать. Хочешь взять мой рисунок? Я дарю его тебе.

— Очень мило с твоей стороны, — ответила Мириам. — Я очень благодарна тебе, Клаус.

— Хочешь, я нарисую еще? Что-нибудь другое? Вокруг так много всего…

— Да, это было бы замечательно.

Мальчик кивнул и пошел, бледный и серьезный, назад, на свободное место рядом с мужчиной в очках и с толстой папкой. Мужчина мельком взглянул на него, рассеянно провел рукой по черным волосам сына. Клаус помахал рукой Мириам, и она махнула ему в ответ.

Ему пять лет, думала фрау Гольдштайн. У него ложный круп. Он живет в Дуйсбурге, где воздух перенасыщен серным диоксином. Сколько детей болеют ложным крупом? Сколько детей постоянно боятся задохнуться? В Германии? В Европе? По всему миру?

Пять лет, думала она. Тогда, в 1941-м, ей было всего четыре года. Однажды ночью пришли они, Ханс и Элен Шенбергеры, хорошие друзья моих родителей в Гамбурге. Они давно договорились, что, если будет грозить «депортация», спрячут нас — мать, отца и меня — в своем большом доме в Бланкенезе. Да, мне было четыре года, и я не понимала, что происходит и почему нам надо прятаться. Я ужасно испугалась. Взрослые несли чемоданы, мать держала меня за руку. Они шли очень быстро, и мне приходилось бежать. На Доротенштрассе внезапно появился патруль, двое полицейских, и потребовали предъявить документы. И отец вместо паспорта показал свою звезду еврея. У нас у всех были такие: у отца, у матери и у меня. Но мы их сняли, прежде чем выйти из квартиры. И вдруг отец показал полицейским свою звезду.

Я тогда ничего не поняла. И только потом догадалась: он хотел спасти нас с мамой. Он показал свою звезду и кинулся бежать туда, откуда мы пришли. И полицейские бросились за ним. А Ханс и Элен Шенбергеры потащили нас дальше, дальше, дальше, за угол, на другую улицу, потом на третью. Так нам удалось уйти.

В доме на Бланкенезе был большой чердак. Там мы с мамой провели три с половиной года. Нам помогали ее друзья. Мама часто плакала и говорила, что полицейские, конечно, догнали отца, арестовали и отправили в концлагерь. Тогда я еще не понимала, что такое концлагерь.

Ханс и Элен Шенбергеры прятали меня и маму почти четыре года. Замечательные люди. В Германии было много замечательных людей, которые помогали евреям, прятали их. А в мае 1945-го нас освободили англичане. И мы с мамой долго искали отца, надеясь, что он выжил в концлагере. Мы искали его долгие годы, но никто ничего не знал о нем, никто не мог нам ничего ответить. В конце концов, мы пришли к выводу, что он погиб.

И вот в 1982 году на приеме у американского Генерального консула я встретила миссис Беллами, которая сказала, что знала отца, и он много лет искал меня, и пришел в бар на Курфюрстендамм с парой маленьких туфелек для девочки…

— А почему с парой детских туфелек? — переспросила Мириам у миссис Беллами, когда они сидели в парке на скамейке. Миссис Беллами покачала головой:

— Я расскажу вам все по порядку, фрау Гольдштайн. После войны Берлин был сильно разрушен. Курфюрстендамм — сплошные руины. От дома, в котором потом открылся бар «У Оскара», оставалась ровно половина. Необрушившиеся стены были испещрены следами от пуль и осколков. У этого бара были два хозяина: Оскар Красцански и Карл Букатц. Карл называл себя Чарли и играл на пианино, Оскар стоял за стойкой. Они познакомились во время войны на окружной железной дороге, об этом мне однажды рассказал Оскар.