Весна с отколотым углом - [7]

Инспектор сообщил (теперь со мной обращались вежливее), что меня не выдворяют и не высылают, а потому в паспорте печать «выслан» не поставят. Он объяснил, что для высылки нужен правительственный декрет, а в данном случае декрета не было. Следовательно, меня всего лишь «вежливо просят выехать как можно скорее». Я спросил, что было бы, если бы я не согласился на эту вежливую просьбу. «Вам все равно пришлось бы уехать». Я сказал, что у меня на родине в таких случаях говорят: «что в лоб, что по лбу».

Я попросил разрешения позвонить кое-кому в Лиме. Не позволили. Лишили, следовательно, всякой возможности общения. Зато разрешили звонить в другие города. Тогда я позвонил брату в Монтевидео и просил передать моей жене — пусть едет в Буэнос-Айрес, там встретимся. Попытался также дозвониться двум — трем знакомым в Буэнос-Айресе, но связи не было. Я хотел, чтобы кто-нибудь встретил меня в аэропорту Эсеиса. Потом попросил, чтоб дали возможность поговорить хотя бы с хозяйкой квартиры. Разрешили, но с условием, что я скажу ей, будто сам решил вдруг покинуть Перу и потому оставляю квартиру. Я заявил, что такого говорить не стану, потому что эта дама всегда хорошо ко мне относилась. И потребовал, чтобы они сами ей позвонили. Сказали — нет.

Прошло несколько минут; инспектор спросил, что я хочу сказать хозяйке. Я отвечал: пусть мне позволят сообщить ей, что меня вынуждают уехать. В конце концов инспектор согласился. Итак, я позвонил хозяйке; было три часа ночи. Бедняжка чуть в обморок не упала. «Ах, сеньор, как это можно делать такое с вами, с таким любезным господином!» Я объяснил хозяйке, что составлю список своих вещей, остающихся в квартире, и впоследствии постараюсь сообщить, как поступить с ними.

Тут эти типы стали совсем добрыми и попросили отдать им poster [11] со словами одной из моих песен, висевший на стене, а один даже просил подарить ему книгу. «А вы не боитесь, что это вас скомпрометирует?» — спросил я. «Я думаю, ничего», — отвечал он не слишком уверенно.

В ночные часы в Лиме довольно холодно, и потому двое (всего их было четверо) попросили у начальника разрешения пойти надеть джемперы. Тот разрешил. Я продолжал укладывать чемодан под бдительным надзором недремлющих стражей. И вдруг заметил, что оба стража… спят крепким сном. Пока они мирно храпели, я, сняв туфли, чтобы шаги мои по moquette [12] не нарушили их покой, принялся за дело. В моем распоряжении оказалось еще полтора часа, и за это время мне удалось гораздо лучше уложить свой чемодан и вволю попользоваться мусоропроводом.

Через полтора часа я надел туфли и весьма тактично потряс инспектора за плечо: «Простите, что разбудил, но уж ежели я такой нарушитель спокойствия, что меня высылают из страны, так уж будьте любезны не спать, а сторожить меня как полагается». Инспектор стал объяснять: дело в том, что они работают с самого рассвета и очень устали. Я отвечал, что понимаю, но только моей вины тут нет.

В половине пятого мы все впятером (двое других вернулись в джемперах) уселись в большой черный автомобиль и отправились в путь. Сначала заехали к хозяйке. Я отдал ей ключи от квартиры и список своих вещей. Потом поехали дальше, и тут я встревожился, признаться, по-настоящему — везли меня не обычной дорогой, а по каким-то пустырям, в полной темноте, освещаемой только лучами фар нашей машины. Ехали мы гораздо дольше, чем обычно едут в аэропорт. И, говоря откровенно, я вздохнул с облегчением, увидев вдали башню аэропорта. Выяснилось, что вылететь мне удастся только в субботу, в девять часов утра, самолетом компании «Аэроперу». К счастью, они не смогли добыть мне билет на восьмичасовой, чилийской компании «Лап».

За все это время мне ни разу не дали ни поесть, ни попить. В течение двадцати четырех часов у меня во рту не было и маковой росинки. Думаю, у стражей моих не было денег, потому что они и сами ничего не ели. Перед трапом инспектор вернул мне документы и сказал: «Вы, конечно, сердитесь на правительство, но не сердитесь на перуанцев». И пожал мне руку.

РАНЕНЫЕ И УВЕЧНЫЕ (Два пейзажа)

Грасиела вошла в спальню, сняла легкое пальто, погляделась в зеркало над туалетом и нахмурила брови. Потом она скинула блузку и юбку, растянулась на тахте. Согнула ногу, вытянула, заметила спущенную петлю. Села, сняла чулки, осмотрела, нет ли еще спущенных петель. Свернула чулки в комочек, положила на стул. Снова погляделась в зеркало и сжала виски пальцами.

Предпоследний свет еще сочился в окно. Вечер был свежий и ветреный. Грасиела подняла половинку жалюзи и выглянула во двор. Перед корпусом Б играли шестеро или семеро детей. Среди них была Беатрис, растрепанная и возбужденная, зато очень веселая. Грасиела нерешительно улыбнулась и провела рукой по волосам.

У тахты зазвонил телефон. Это был Роландо. Она снова легла, чтобы удобней было говорить.

— Погода мерзкая, а? — сказал он.

— Да нет, ничего. Я люблю ветер. Когда он дует в лицо, мне кажется, из меня что-то выметают. Ну, выметают все то, от чего я хочу избавиться.

— Что именно?

— Газет не читаешь? Не знаешь, как это называют? Вмешательство во внутренние дела другой страны.