Весна - [8]
— Иду! Иду!
А по дороге он пройдет мимо полей, остановится, постоит напоследок, посмотрит. Выросла пшеница. Налилось зерно. Тянутся вверх колосья. Шелестят. Кому доведется убирать их в этом году? Эх, кабы отпустил господь Пеню на землю, только чтоб сжать да отмолотиться. Ох-хо-хо! Воротить бы прежние годочки! Сверкает на солнце черная земля. Падают с дерева желтые груши. Звонко поют жницы. А он стоит под деревом и смотрит — ряды жнецов уходят все дальше и дальше. Пеню вяжет снопы. Снопы усеяли все вокруг — точно стадо овец разбрелось по полю.
Идет дед Пею межою, пошатываясь на больных, непослушных ногах. Позади плетется, опустив голову, пес.
— Иду! Иду-у!
На том свете Пеню встретит его и спросит:
— Что же ты забыл меня, отец? Сестра каждую субботу приходила. Приносила воды и мяты. Днем-то мне не грустно. Гляжу с высоты. Вижу — идут люди в поле. Скотина, вижу, пасется. А вот ночью остаюсь я один-одинешенек. Только дуб надо мною. Да в лунном свете колышутся тени — ищут кого-то.
Помяни мое слово, отец, встану я из могилы. Созову и живых и мертвых, поведаю им, как зашлось криком дитя в утробе матери, как расступилась земля, чтоб поглотить тысячи трупов. И заплачут люди. Потекут реки слез, как текли тогда потоки крови.
— Верно, сынок, грешно убивать! Дитя от отца оторвать — что сердце у него вынуть. Господи, научи добру этот грешный мир!
Вот и дотащился он до могилы сына.
Семь месяцев минуло с того дня. Рухнул юноша наземь, точно подрубленное топором дерево, полное свежих соков. Ушел из жизни раньше времени.
Дед Пею снял шапку.
— Вот он я, сынок.
Здесь он, его Пеню. Здесь зарыт его сын. А так и кажется, раскидает он землю и поднимется сейчас — высокий, сильный. А глаза совсем как у матери…
Встанет и скажет:
— Загубили меня, отец, злые вороги…
И вспыхнут огнем его черные очи.
— Тут ли ты, Пеню?.. Ох, устал, моченьки нету…
Старик опустился на землю и, сощурившись, стал смотреть на деревянный крест, где висели увядшие настурции и букетик мяты. Рука его печально и нежно гладила могильный холм.
— Зачем зовешь меня каждый день?
Где-то за холмами раздался протяжный, тоскующий голос. Не то песня, не то рыданье. Кто-то ходит, склонясь над колосьями, ищет потерянный клад… Старый дуб взмахнул ветвями — зашелестел. Деревья с полей, что раскинулись напротив, словно тронулись с места — пошли искать кого-то. Тронулся с места Белый Камень, могильный холм и сам дед Пею…
— Куда мы идем?
Из ржи выскочил заяц и, собравшись с силами, перемахнул через все поле. Потом остановился на меже, насторожил уши и вдруг исчез, словно провалился сквозь землю.
А голос из-под земли — все страшней и ближе.
— Это ты, Пеню? Здравствуй, сынок. Мать-то день-деньской бродит по холмам, ищет тебя — совсем ума лишилась, горемычная. Скитается словно потерянная. Крошки в рот не берет. В омуты заглядывает, рубаху твою в руки возьмет и плачет над нею. Сердце у нее слабое. Сказали ей, что ты на ярмарку уехал. Поднялась утречком пораньше и пошла к Осеням тебе навстречу. К вечеру только ее отыскал. Стоит на холме — дожидается.
Идет Пеню — ишь загорел как! Коса на плече, в глазах — сила молодецкая. У колодца — стайка девчат. Гремят ведрами, задираются.
А он только скажет: «Вечер добрый», — и мимо пройдет. Идет и о чем-то думает. И далеко-далеко его думы. И нет ему дела, что молодые девушки — точно снежинки, только о том и мечтают, как бы растаять в жарких мужских объятиях.
— Постой, Пеню!
Куда там!.. Он мир перестроить задумал.
Вот встречу его, загляну в глаза и спрошу:
— Как нынче?
— Скосил.
— Неужто всю?
— Ну да.
Видали, какой? Такому все нипочем. Трава острой его косы боится, а люди — острого языка: всем в глаза правду режет.
Снова зашелестел дуб.
— Зачем звал меня, сынок? Ноют мои косточки, еле добрался сюда. Но не мог я уйти, не попрощавшись с тобой. Кто знает, свидимся ли на том свете?
Ты у нас был точно сокол. Белый сокол с крепкими стальными крылами, отливавшими синевой. Высоко в небе летал ты, сынок, а тень скользила по земле. Пуля сразила тебя, — чья пуля? Кто они были, твои вороги?..
Дед Пею потер рукою лоб, стараясь что-то понять… Нет, не сумел… За спиной его тяжело прогромыхало колесо прожитой жизни. Задрожала, заколыхалась земля. Цыплята разбежались кто куда, под плетни, под заборы. Яблонька застонала и рухнула на землю. Занялись огнем нивы.
Весь мир сгорит, и новый народится. Другие люди будут пахать поля. Новые песни будут петь на посиделках. О господи, подари мне еще дни, чтоб увидеть, дождаться…
— За что, сынок, сложили вы свои головы?
Молчит могила.
Силится дед Пею понять и не может. Тьма застилает глаза.
Кто ж это снова кличет его?
Она прошла за акациями, что растут на пчельнике, и позвала его. Это она, его мать, которую турки — давно это было — убили в ущелье, на дороге в Гюрлек. Вот она идет ему навстречу, рукава засучены, в волосах белая веточка черешни.
— Пейчо-о-о! Где же ты, сыночек?
— Иду, мама, иду!..
Старик уронил голову, прислонился к кресту и тихонько заснул.
Перевод М. Михелевич.
МОНЕТКА
— Погадай мне!
Два черных горящих глаза жаждут проникнуть в тайну. Дед Гено умеет видеть сквозь годы, сквозь горы и долы, сквозь моря-океаны. Он может предсказать, куда лежит твой путь-дорога и как ты пройдешь по ней — на быстром коне промчишься или проковыляешь на хромоногом осле.
