«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [49]

* * *

В сибирской Тунке на кладбище на берегу Иркута лежит прах пятнадцати[12] ксендзов, на кладбище в Иркутске – еще семи духовных лиц.

IX. «Риза очень бедная, цветная» – следы прошлого

В 1875 году, когда в Тунке еще оставались последние ссыльные ксендзы, в Познани была напечатана брошюра капуцина Новаковского «Воспоминание о польском духовенстве». Книжечка очень быстро – для своего времени – разошлась по польским землям, попала она также и в эмигрантскую среду. Польский мир узнал о деревне Тунка в далекой Сибири и о судьбах католического духовенства, терпящего мытарства за участие в национально-освободительном движении 1863 года. В книге приводились конкретные факты: имена и фамилии, информация о месте происхождения и поселения, о здоровье и болезнях, о жизни и кончине на чужой земле. Сведения о без малого ста шестидесяти духовных лицах. Это не могло не произвести впечатления на читателя и не возбудить сочувствия. Поляки по-прежнему ощущали бремя царских репрессий после подавления восстания, многие семьи ничего не знали о судьбах сосланных близких. И вдруг реальный человек, уцелевший в ссылке, рассказывает о тех, кто все еще остается в Сибири.

Книжечка попала также в руки Циприана Камиля Норвида, находившегося тогда «на парижской мостовой», и поэт, тронутый этой историей, написал стихотворение «„Карандашом" на книжечке о Тунке». Это поэтическая рефлексия о судьбе ксендзов, затерянных в далекой Сибири, где даже снега сострадают несчастным и оплакивают их судьбу, и одновременно завуалированное предсказание торжества Христова на земле ссыльных.

Зофья Троянович, автор прекрасной книги «Сибирь романтиков», замечает, что Норвид в своей поэзии укреплял миф о христианской миссии на далеком севере, которую само Провидение «препоручило» польским ксендзам-мученикам. Однако при этом – разочарованный отсутствием результатов миссионерской деятельности ксендзов (такой вывод можно было сделать из брошюры Новаковского) – он в частной переписке критиковал тункинских священников, не сумевших завязать «более близкие духовные связи с русскими и местным населением». «Мой разум протестует, – писал поэт, – когда кто-то уверяет меня, будто по прошествии тысячелетней истории может существовать какое бы то ни было христианское мученичество без всесторонности вероисповедания – этого не может быть, а если бы и было, то не было бы христианства – разве что титанство».

„Ołówkiem” na książeczce o Tunce

Jako gdy trąba porwie warstwę lata

I rzuci w pуłnoc gestem osobliwym,

I jakby nie był tylko sprawiedliwym

Twуrca – przyrody, lecz i Ojcem świata,

I sprawy czynił wyjatkowej treści,

A meteory grały Mu chóralnie,

Śnieg rozpłakiwał się i czuł boleści

Ludzi okutych, co w nim brodzą

walnie —

…

Jako – (pobrzmiewam Kochanowskich

lutnią) –

Sierotka męza wielkiego, lubo ją

U-pogardliwią, lubo u-wierutnią,

Skazuje w przyszłość drobną rączką

swoją

I własnej zda się rokować piastunce –

A ludzie, czując, co jest nad-człowiecze,

Szepcą, iż Anioł przez niemowlę

rzecze –

– Tak… w owej „Tu n c e ”!..

Надпись карандашом на книжечке о Тунке

Как если б смерч начало летних дней

унес на север вдруг единым махом,

как если бы Творец природы сей

заговорить заставил урны с прахом,

земную бы перекроил юдоль,

а метеоры хором Ему пели —

так плакал снег, почувствовавший

боль

людей в цепях, бредущих сквозь

метели.

Как если бы – тут лютню я возьму

у Кохановских – сирота поэта

ручонкой детской разогнала тьму

грядущего, и будущее это

вдруг стало видимым, как на рисунке.

А люди бы шептали – мол, устами

младенца ангелы толкуют с нами —

– Так было в Тунке!… [13]

Норвид не понимал, что христианская миссия ксендзов в Тунке была в то время невозможна по причине постоянного полицейского надзора и ряда других ограничений жизни ссыльных. Они сами никогда не упоминали о попытках распространения Христовой веры среди бурят или «обращения» тамошних православных. Выжить – этого для Норвида было слишком мало.

Но не стихотворение Норвида, по сей день остающееся малоизвестным, а именно «Воспоминание о польском духовенстве» Новаковского сыграло большую роль в распространении информации о мученичестве ксендзов в России и повлекло за собой оказание материальной помощи изгнанникам (о чем говорилось выше), а позже также вдохновило исследователей и стало основой для новых трудов, освежающих угасающую память польского общества о Тунке.

В начале ХХ века, когда из Тунки исчезли последние польские священники, о трагедии ссыльных еще зримо напоминало кладбище ксендзов. Со временем оно постепенно разрушалось и забывалось (вероятно о нем не позаботились покидавшие Тунку Янковский и Фиялковский). Посетивший погост (это событие имело место до мая 1909 года) ксендз Жискар запомнил его таким: «Нынче кладбище имеет вид исключительно печальный. Деревянная ограда рухнула, могилы засыпаны песком, лишь торчат почерневшие верхушки крестов, словно бы жалуясь на людское равнодушие и беспамятство соотечественников». Кладбище дважды посетил вышеупомянутый Мечислав Лепецкий. Этот «польский» фрагмент сибирской земли произвел на него большое впечатление. «Я застал уже только жалкие остатки, – писал он в 1933 году, – которые время, сей прилежный уравнитель всего и вся, вскоре сотрет до основания. Расположено это последнее пристанище ксендзов на песчаной дюне, у дороги из Тунки на Зактуй. С него открывается вид на протекающую неподалеку реку Иркут и на далекие, поросшие тайгой, горы. У подножья стоит заброшенная ныне деревянная церквушка, притулившаяся к высокой дюне и жадно в нее вглядывающаяся». От ограды остались одни столбы, могилы же на кладбищенском холме, засыпанном зыбучими песками, исчезли бесследно. Три года спустя Лепецкий нашел уже лишь деревянный обломок креста: «тонкий латинский крест, знак Страданий Господних, поверженный на землю временем или святотатцем. Исполненный строгости и достоинства, он покоился среди травы и мхов: символ веры и печали». Имелся там еще один знак – «большой валун на песке». Как утверждают местные жители, его вкатил на холм один из ссыльных поляков и он же увенчал железным крестом. Позже в Тунке уже некому стало заботиться об этой «частичке польскости» на сибирском безлюдье. Погост занесло зыбучими песками, а люди забыли о его существовании.