«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [45]

Капуцин отец Эугениуш Неналтовский, прибыв на родину в 1883 году, поселился у родных в Кемписте-Борове в Мазовии и в августе 1884 года ходатайствовал о позволении «хотя бы временно» совершать литургию в местном костеле. Согласие властей на то, чтобы стать викарием в Баранове он получил лишь в 1887 году и затем служил в нескольких приходах. В орден возвращаться не планировал. В начале следующего десятилетия снова поселился в Кемписте, где скончался в марте 1904 года. Ксендз Святловский вернулся в Варшаву в мае 1884 года и, вероятно, жил на пенсии при костеле, а через несколько лет оказался в психиатрической лечебнице. Он скончался в больнице Иоанна Божьего 8 февраля 1891 года.

Неизвестны случаи, чтобы кто-то из ксендзов, возвращавшихся на польские территории, находившиеся под властью России, включался в какую бы то ни было политическую деятельность. Все посвящали себя скорее пастырскому служению и частной жизни. Они понимали, что любые новые конфликты с государственной властью закончились бы плачевно. Кроме того, полицейский надзор и контроль ограничивали их во всех сферах жизни. Государство знало о бывших ссыльных всё, в том числе об их грехах, пороках, конфликтах с окружением. Это становилось серьезным камнем преткновения для церковных властей.

Довольно специфически сложились судьбы монаха Коморовского и его контакты с высшими церковными властями. Он осел в Люблинской епархии (ранее числился в Подляшской), но не был официально принят в ряды тамошнего духовенства. Известно, что в 1908–1909 годах Коморовский жил при часовне в Соболеве в епархии Мацейовице на берегу Вислы. В ноябре и декабре 1908 года некоторые жители Соболева жаловались приходскому священнику ксендзу Адольфу Плещиньскому, что, мол, Коморовский «сеет разврат и подает плохой пример». Консистория и епископ не раз получали подобные жалобы, однако отец Гвидон игнорировал замечания приходского священника и своего поведения не менял. Его поддерживали местные крестьяне, у которых он пользовался большой популярностью; они считали, что ксендз Плещиньский преследует священника. Ксендз Ян Сквара из соседнего городка Влостовице, командированный консисторией для выяснения дела, писал о Коморовском: «монах и бывший сибирский ссыльный, погрузившийся в пучину пьянства, крепкий и грозный старик […] Братается с крестьянами […] для которых является собутыльником, мастер слова грубого и циничного […] окружен ореолом мученика: после восстания 1863 года находился на каторге и долгое время жил в Сибири». Сквара однако предлагал оставить священника в покое, чтобы излишней оглаской не навредить местной Церкви и общине. Так и было сделано. Гвидон Коморовский скончался в Соболеве 12 декабря 1912 года, где и был похоронен; его могила сохранилась до наших дней.

Из всех тункинских священников дольше всего на территориях Империи находился ксендз Станислав Помирский из Плоцкой епархии. В 1890 году власти разрешили ему переехать из Славяносербска в Киев (он прибыл туда 1 апреля), но вернуться на родину не позволили. Лишь царский манифест 1894 года сделал возможным возвращение в Царство Польское, но ксендз тогда этим шансом не воспользовался. Помирский тридцать лет служил в католическом приходе святого Александра в Киеве; своим рвением заслужив признание и уважение в среде местных поляков. В 1908 и 1918 годах он праздновал юбилеи: пятидесяти– и шестидесятилетие рукоположения. Тогдашний луцко-житомирский епископ Кароль Антоний Недзялковский назначил его почетным каноником Луцкого капитула. В июле 1919 года Помирский вместе с другими ксендзами был арестован большевиками и больше месяца провел в тюрьме. Выкупили его богатые польки, в том числе Юлия Ярошиньская и ее сестра Мария Маньковская, заплатив большевикам по двадцать тысяч рублей за каждого. Перед освобождением ксендзов предостерегающую речь произнес товарищ Феликс Кон (см.: К. Наскренцкий. «Из записок и воспоминаний жителя Житомира»). В мае 1920 года ксендз Помирский, пользуясь тем, что в Киеве стояла польская армия, отбыл военным эшелоном на родину. Он возвращался из России после почти шестидесятилетних скитаний. В августе того же года Помирский стал свидетелем большевистской агрессии на Польшу. В мае 1923 года, к 65-летнему юбилею рукоположения, получил от президента Польской Республики Станислава Войцеховского орден «Polonia Restituta». В декрете президент написал: «Награждаю ксендза Станислава Помирского за заслуги перед Польской Республикой в области гражданской деятельности во время боев за независимость в 1863 году Кавалерским крестом Ордена Возрождения Польши». Скончался ксендз Помирский в Ковалёвке в декабре 1929 года, в возрасте девяноста пяти лет. Похоронен в близлежащей Домброве.

Станислав Помирский, Александр Кероньский и Юстин Мелехович – пожалуй, единственные из описываемой группы духовных лиц которые дождались независимости родины и умерли уже в свободной Польше.

VIII. «Их задержали дела» – последние изгнанники

После 1875 года Тунка перестала выполнять функцию главного места изоляции ксендзов в Сибири. Однако полностью деревня не опустела, власти размещали здесь других политических и криминальных ссыльных. На 1 февраля 1875 года их было в Тунке семьдесят два человека; в марте уехал ксендз Валентий Барабаш, остался семьдесят один, в том числе восемь духовных лиц: Алексий Фиялковский, брат капуцин из Лёнда, Александр Янковский и Матеуш Каспшицкий из Сандомирской епархии, Юзеф Секежиньский и Рафал Древновский из Варшавской епархии, Юстын Сесицкий и Стефан Рудзкий из Жмудской епархии и Александр Шепетовский из Сейненской епархии. Каспшицкий – по причине своих прежних опасных политических проступков (контакты с так называемыми «жандармами-вешателями»), другие, как пишет ксендз Жискар, – потому что их «задержали дела, которым они чрезмерно себя посвятили». В самом деле, четверо были заняты торговлей (Фиялковский, Рудзкий, Секежиньский и Янковский, имевшие официальные купеческие «свидетельства II класса»), Древновский был врачом; Шепетовский, Сесицкий и Каспшицкий жили на государственное пособие – двадцать копеек в день. О Каспшицком власти писали, что он ничем не занимается, а ксендз Куляшиньский сообщал о нем в письме 1877 года: «Не может держать себя в руках и пьет».