«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [32]

и занялись своими обязанностями. Гарбовский решительно запротестовал и обвинил хозяйку Прасковью во лжи, когда та сказала, будто лошадь является ее собственностью, тогда как она уже принадлежала ксендзу Древновскому (который ранее купил ее у хозяйки за оплаченные налоги). Тогда один из чиновников, Софрон Черкамин (с которым у Древновского уже было немало неприятностей), известный священникам своим порывистым характером, выскочил из-за стола и накинулся на Гарбовского с криком: «Тебя не спрашивают, не твое это дело – молчи!» Тогда Гарбовский – как он сам объяснял – «находившийся в болезненном состоянии и пришедший в раздражение от грубости визитера» – бросился на Черкамина и нанес ему удар в челюсть, а когда тот схватил Гарбовского за грудки, взял палку и, угрожая ею, прогнал всех (второго чиновника он также пытался ударить палкой). На прощание Гарбовский прокричал, чтобы они занимались своими обязанностями на хозяйской половине, а к нему входить не смели. После чего отправился к капитану Плотникову, доложить о случившемся.

Когда он вернулся, у хозяйки сидело трое других тункинцев, один из которых нагло воскликнул: «Ага, вот и полячишка». Гарбовский никак не отреагировал и пошел к себе, собираясь лечь спать, но через минуту те с криками ворвались и потребовали, чтобы он шел с ними в мирскую избу. Гарбовский ответил, что пойдет, но только по приказу Плотникова, а местные – что они его свяжут и отведут силой. В комнате было темно, Гарбовский пытался зажечь свечи, но крестьяне выбили их у него из рук; тогда он закричал, схватил кусок подсвечника – и завязалась драка. Алакова дала показания – видимо, ложные – будто Гарбовский пустил в ход нож и покалечил крестьян Александрова и Попова, первого ранив в губу, а второго – в бровь над левым глазом и в нос. В конце концов, мужики его одолели и выволокли из избы. Когда Гарбовский очнулся, Иванов велел: «накласть ему хорошенько», и вот тут уж – как жаловался священник – его по-настоящему избили и обокрали (вещи ему впоследствии вернули, но принадлежавшие ксендзу Древновскому тридцать рублей пропали), затем связали и отвели в мирскую избу. Тункинцы утверждали, что были вынуждены это сделать, поскольку он находился в нетрезвом виде.

12 декабря в полдень, в рамках следствия, которое вел капитан Плотников, был произведен медицинский осмотр Гарбовского. Он прошел в присутствии капитана, старосты ссыльных ксендза Теодора Рогозиньского, депутата мирской избы Ефима Сороковикова, ксендза Людвика Чаевича, который «оказывал медицинскую помощь политическим ссыльным», и местного фельдшера Броштейна. Согласно медицинскому свидетельству, составленному Чаевичем и подписанному Броштейном и ксендзом Рогозиньским, состояние здоровья Гарбовского было тяжелым и требовало немедленного врачебного вмешательства; рекомендован был также перевод в более здоровое и удобное помещение, поскольку на данный момент избитый находился в казачьей тюрьме. Сообщалось, что рубаха и брюки Гарбовского разодраны и испачканы кровью, кровообращение нарушено, пульс неровный – от восьмидесяти шести ударов в минуту и чаще, на голове две раны, кожа сорвана тупым предметом, на лице и под левым глазом синяки, нос рассечен, вероятно, ударом веревки, шея воспалена, справа синяки, на ногах – следы ударов, наиболее тяжелые раны – на груди и животе, также обнаружено воспаление в левой части груди и затрудненное сиплое дыхание.

Наверняка описанными выше событиями дело не ограничилось, поскольку о случившемся был уведомлен иркутский губернатор, которому переслали соответствующие документы. Из довольно лаконичных записей ксендза Жискара можно сделать вывод, что Гарбовский оказался в трудном положении, но, в конце концов, все благополучно разрешилось. Усилиями капитана Плотникова.

В следующем 1872 году тункинские крестьяне задушили и ограбили ксендза Юзефа Павловского из Литовского генерал-губернаторства. Ксендз жил на краю деревни, в собственном доме (купленном на полученные с родины деньги) на берегу Иркута и держал лавочку с нехитрым ассортиментом. 16 июня, на второй день Троицы, несколько человек, из местных, явились поздней ночью к Павловскому, набросили ему на шею пояс или толстую веревку и задушили, повредив также в нескольких местах голову, затем положили на кровать и прикрыли одеялом. Утром его обнаружила ближайшая соседка Максимова, пришедшая в магазин за спичками. Через несколько часов весть разнеслась по деревне, в доме убитого собрались почти все священники, которые обнаружили, что ксендз Павловский явно пытался сопротивляться. На это указывали следы: стекло в окне было разбито, печь и побеленные стены «сильно исцарапаны ногтями». Священники хотели сами провести следствие, но заседатель им запретил, призвав на помощь иркутских чиновников. Вскрытие показало, что у Павловского вдобавок были сломаны три ребра. Виновных, увы, не нашли, хотя, как писал ксендз Матрась, местные жители, даже женщины, знали, кто это сделал.

1/13 мая 1873 года, в половине второго после полудня, то есть средь бела дня, при «ужасном ветре» сгорел вместе со своим хозяином дом другого выходца из Литвы, ксендза Феликса Василевского. Вероятно, он спал, а проснувшись, попытался выбраться из горящего дома, но «огонь был таким сильным, что железо, глиняные горшки и вся посуда расплавились». Назавтра на пепелище, на месте сеней, нашли «сердце, фрагмент печени и несколько костей». В этом пожаре потерял все свое имущество ксендз Ян Ходакевич, товарищ Василевского, совладелец дома. Сгорели большие запасы зерна. Подозревали поджог.