«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [23]

Особенно критически против идеализации тункинских священников выступил позже ксендз Миколай Куляшиньский, человек необычайно чувствительный к фальши, искатель правды, пускай даже та оказывалась болезненной для него самого. Он, в свою очередь, с излишней категоричностью оспаривал историческую ценность брошюры коллеги Новаковского о Тунке, изданной в 1875 году в Познани: «Уважаемый автор указанной брошюры собрал все существующие под солнцем цветы нравственности и сплетенным из них венком увенчал тункинских ссыльных – согласно собственной точке зрения, субъективно преувеличивая одни факты и опуская другие, хоть и хорошо ему известные. На самом деле можно лишь мечтать о том, чтобы мы были достойны подобного описания – кабы оригинал соответствовал краскам, которыми написан сей портрет, мы были бы почти святыми, стояли вне истории, которая одна только вправе судить о людях. Но рассказ его сродни панегирику, так что историк из него почерпнуть пользы может немного».

Сам Куляшиньский, говоря о недостатках священников и пытаясь их понять и рационально объяснить, указывает в качестве главной причины условия ссылки: «Нужно иметь железную волю, чтобы противостоять всем этим бедам, чтобы не дать сомнениям и злобе закрасться в сердце» (духовные лица не были тут исключением). В другом фрагменте своих воспоминаний он замечает, что сосредоточение священников в Тунке имело и свои положительные стороны, поскольку поддерживало слабых духом: «Сан священника свят: священнослужитель с факелом веры шагает через предрассудки мира; но сан принимают люди, которых помазание не лишило пылкости чувств, в противном случае они были бы святыми, Сибирь же – пространство болотистое, топкое, поглощающее и поражающее натуры неустойчивые, тех, кто тонет в пучине безверия, а тем самым гибели. Поэтому наше многочисленное сообщество удерживало тех, кто катился по наклонной плоскости, ибо всякому громко напоминало о том, что придется держать ответ о своей жизни перед Богом и отчизной». Наконец, – заверял он патетически, – большинство руководствовалось принципом: «Bonum et jucundum est pro patria et Ecclesia pati» («Благо и наслаждение – страдать за родину и Церковь»).

Сомневаемся, чтобы подобными принципами руководствовался «тункинский врач» ксендз Древновский, о профессионализме которого мы говорили выше. В нем очень нуждались товарищи по изгнанию и он, безусловно, это осознавал, однако покинул Тунку из корыстных соображений. 22 марта 1872 года он убеждал иркутские власти, что принудительное переселение из Енисейской губернии в Тунку нанесло ему ущерб, поскольку он потерял все свое имущество (лесопилку и хозяйство, которыми там обзавелся); теперь же здоровье его ухудшилось и он едва сводит концы с концами, поэтому просит снова выслать его в Минусинский округ. Ходатайство было удовлетворено, и летом 1872 года Древновский осел в деревне Шалоболинское в Тесинской волости. Его возвращения в Тунку добивался капитан Плотников, который писал в Иркутск, что Древновский необходим на прежнем месте, где к началу 1873 года ссыльных все еще находилось сто два человека, в том числе старики и больные, лишенные какой бы то ни было медицинской помощи. Наконец 7 марта 1873 года иркутские чиновники приняли решение опять отослать Древновского в Тунку. Он покинул Минусинский округ в следующем месяце. И хотя в 1874 году Древновский стал фельдшером и мог официально заниматься частной практикой в Тунке, через некоторое время вновь уехал в другое место (к этому мы еще вернемся). Все это говорит о том, что альтруистом его назвать нельзя. Судьба товарищей, вероятно, не была ему совсем безразлична, но собственное благо Древновский ставил выше интересов общины.

Репутации тункинских священников вредила бросавшая тень на всех ссыльных духовных лиц разошедшаяся эхом в среде поляков некрасивая история, которая касалась бернардинца отца Роха из Радома. 4 апреля 1867 года на каторге в Акатуе он публично сообщил о своей апостасии. В своем дневнике доминиканец отец Климович пишет об этом событии так: «в тот же день, в присутствии нескольких из нас, как священников, так и светских лиц, отрекся от католической веры ксендз Рох Климкевич из ордена бернардинцев, впоследствии ужасный святотатец. Он публично объявил, что верит лишь в труд и братство». Более резко высказался об этом ксендз Матрась: «Он публично отрекся от своего сана, своей священной римско-католической веры, и даже самого Бога, стал масоном. Потрясенный этим драматическим событием, бернардинец из Ленчицы отец Филипп Марковский немедленно отправился в келью к Климкевичу и умолял его не грешить, отказаться от своего решения и не развращать других узников, в ответ однако услышал, в частности, следующее: "Я знаю, что' делаю и не нуждаюсь в чьих бы то ни было предостережениях или уговорах, лишь теперь у меня открылись глаза, что христианско-католическая вера не содержит в себе ни слова правды, нет в ней ничего подлинного, один только внешний блеск, обман и лживые ксендзы"». Недавние товарищи в Тунке отстранились от него, не принимали в своих домах, не подавали руки, обращались к нему «пан Юзеф» (то есть называли светским именем), однако на Климкевича это не производило ни малейшего впечатления. Местные именовали его «Щедрушкой» из-за изуродованного оспой лица. Матрась говорит о нем: «жалкий человек», который «вел существование аморальное и развратное […], жил подобно язычнику».