«Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке - [21]
Преувеличенным представляется мнение одного из петербургских знакомых ксендза Эразма Ключевского, будто ссыльные священники «привезли в Тунку свои грехи и дурные привычки, распри и свары».
Со временем отношения улучшились, «бунтовщики» пообтесались, а наиболее сложные конфликты разрешали на общих сходах трое выборных судей. Были однако и те, кто игнорировал подобные собрания.
В самом начале своего пребывания в Тунке священники устроили тайную общую часовню, однако от этой идеи пришлось вскоре отказаться. Часовня слишком привлекала внимание начальства, к тому же многие ксендзы были вынуждены преодолевать большие расстояния, чтобы до нее добраться. Поэтому служили по домам, обычно на рассвете, задернув занавески. «Поскольку для совершения службы необходим отдельный уголок, тункинские священники снимали для жилья такие дома, в которых имелось по крайней мере два помещения: первое (горница) предназначалось для часовни, а второе – для жилья; летом службу совершали в амбаре или кладовой (чуланке). Алтарем служил обычный стол, накрытый тремя полотнищами конопляной ткани, на которые обычно клали алтарную доску или святые дары, ставили маленький крестик и два деревянных или даже самодельных глиняных светильника с тонкими восковыми свечками».
Ксендз Матрась упоминает, что только полутора десяткам священников удалось провезти в Сибирь литургические сосуды. Многим пришлось теперь изготовлять их собственноручно. Чашу заменял обычный стакан, снабженный металлической или деревянной подставкой, алтарные доски делали из слюды, которой здесь было в избытке, из железа ковали формы для выпекания облаток. Священники сами переписывали необходимые фрагменты миссала, сами шили облачение. Кое-чем также обеспечивал ссыльных иркутский священник. Берестяные банки для облаток, деревянные подсвечники и распятия изготовлял ксендз Наркевич: «я снабжал ими алтари, почти все, сколько их было в нашей колонии». Все это священники скрывали от местных жителей и от чиновников, чтобы избежать проверок и конфискации утвари и облачения. Однако, видимо, такого рода драматические события имели место не слишком часто, поскольку надзиравший за ссыльными капитан Плотников не очень строго относился к запрету на совершение службы своими подопечными. Большей свободой пользовались священники, которые сообща снимали отдельные дома, где могли без особых опасений устраивать алтари и с радостью исполнять свой долг священнослужителей.
«В самом начале я поселился в отдельном, довольно просторном доме вместе с четырьмя своими благородными товарищами, – писал ксендз Наркевич. – Каким же счастьем было узнать о том, что у них имеется алтарь со всем необходимым для Евхаристии, от которой я оказался отлучен на протяжении семнадцати месяцев. Впервые за все это время я подошел к алтарю, чувствуя себя так, как во время своей первой службы. Господь даровал нам величайшую милость, ведь хотя государство лишило нас всяких прав, то есть приравняло к скоту […], Бог послал нам начальников, которые сквозь пальцы смотрели на все это, притворяясь, что ничего не знают о наших алтарях и совершаемых службах».
Иркутские власти действительно подозревали, что тункинский начальник не прилагает всех стараний, дабы воспрепятствовать злоупотреблению доверием и ликвидировать понастроенные ссыльными «катакомбы»; они также располагали доказательствами того, что священники совершают службы, поскольку перехватили письмо доминиканца Филиппа Мокшецкого родным, где он писал о службе за упокой души скончавшегося в начале мая 1868 года двадцатидевятилетнего ксендза Яцека Божима с Виленщины. 1 июля Плотников дал официальный ответ на выдвинутые против него обвинения: «Имею честь сообщить, что в Тунке нет никакой катакомбы. Службу политические ссыльные совершать не могут, поскольку не располагают необходимой для этого утварью, они просто обманывают своих родных, пишут, будто молятся за них, чтобы те присылали им побольше денег». Используя нелестные для поляков аргументы, Плотников защищал и их, и себя. Однако под давлением ряда более поздних доносов был вынужден реагировать более решительно: «а если какой-нибудь сибиряк-мох (москаль) доносит, что священники в таком-то доме совершают службу при закрытых дверях и окнах, он отправляется ночью в указанный доносчиком дом вместе с несколькими своими казаками с целью ревизии, конфискует всю найденную церковную утварь и отсылает ее в Иркутск, в главное ведомство, временно занимающееся политическими ссыльными».
Чтобы избежать трагедии конфискации с большим трудом раздобытых литургической утвари и облачения, предусмотрительные священники пользовались всякого рода тайниками: «[…] сразу после совершения службы они поспешно разбирали свой убогий алтарь и прятали церковную утварь, а именно – облачения, чаши, патены, алтарные доски и переписанные миссалы – в разных укромных местах, например, в стоге сена, на чердаке, в подвале под домом (подполе) или в своей скромной кладовой, среди мешков с мукой и крупами».
Сомнения многих священников, можно ли совершать службу в неподобающих условиях и при отсутствии предписанной Церковью литургической утвари, рассеяли разошедшиеся среди ссыльных слухи, будто сам папа римский, сострадая трагическому положению ссыльных, еще в 1864 году утвердил для них специальную привилегию. Такая информация появилась в прессе. Климович писал в дневнике, что они с большой радостью прочитали об этом в газете «Петербургские ведомости» в 1865 году. Однако уже в 1868 году возникли сомнения и делались попытки проверить информацию через ватиканские связи кардинала Карла Августа Рейсаха, а десять лет спустя – через ксендза кардинала Мечислава Хальку Ледуховского, бывшего архиепископа гнезненского и познанского, прусского узника времен «Культуркампф»
50 лет назад не стало Анны Ахматовой. Но магия ее поэзии и трагедия ее жизни продолжают волновать и завораживать читателей. И одна из главных загадок ее судьбы – странная дружба великой поэтессы с великой актрисой Фаиной Раневской. Что свело вместе двух гениальных женщин с независимым «тяжелым» характером и бурным прошлым, обычно не терпевших соперничества и не стеснявшихся в выражениях? Как чопорная, «холодная» Ахматова, которая всегда трудно сходилась с людьми и мало кого к себе допускала, уживалась с жизнелюбивой скандалисткой и матерщинницей Раневской? Почему петербуржскую «снежную королеву» тянуло к еврейской «бой-бабе» и не тесно ли им было вдвоем на культурном олимпе – ведь сложно было найти двух более непохожих женщин, а их дружбу не зря называли «загадочной»! Кто оказался «третьим лишним» в этом союзе? И стоит ли верить намекам Лидии Чуковской на «чрезмерную теплоту» отношений Ахматовой с Раневской? Не избегая самых «неудобных» и острых вопросов, эта книга поможет вам по-новому взглянуть на жизнь и судьбу величайших женщин XX века.
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.