Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [55]

.

Амлинский отметил, что аффект не привязан к телу конкретного подростка, что он коренится в материальной обстановке «вечерних дворов, подъездов [и] душных танцплощадок», но способен заражать людей и мгновенно превращать «славных парней» в опасных головорезов, «готовых нанести тебе удар». Речь Амлинского, как и выступления других участников пленума, во многих отношениях свидетельствовали о том, что они, не касаясь этой темы напрямую, осознавали фрагментарную природу личности советского подростка и социальный потенциал вещей, населявших мир этого подростка. Но это сознание привело их к двойственным выводам. С одной стороны, оно открывало широчайшие возможности социального преобразования советской молодежи посредством такого действенного материального предмета, как книга. С другой – с еще большей резкостью обозначились опасности, которым советские проходные пространства подвергали социалистический воспитательный проект. Сергей Михалков, секретарь Союза писателей и наиболее заметная фигура среди участников пленума, выразил общие страхи и надежды, призвав собратьев по перу «понять, какая потребность собирает подростков во дворах, подъездах, какие проблемы там решаются, и ответить на эту потребность, на эти проблемы книгами»[345].

Подводя итоги этих наблюдений, можно утверждать, что акты вандализма, а в какой-то мере и уличное насилие, порождались в позднем СССР специфическими историческими формами эмоционального взаимодействия людей с советским городским пространством. Теми, кто бил стекла в телефонных будках, распивал спиртное на лестничной площадке или разрисовывал спичками потолок в подъезде, двигало ощущение, что это «весело», желание развлечься в свободное время. Но, оставляя следы своего социального бытия в общественных пространствах микрорайонов, группы советского городского населения, нарушающие общественный порядок, вступали в эмоциональные отношения с этими пространствами, присваивали их и наводили ужас на образованную публику. Они оспаривали ценности и принципы господствующей социалистической риторики, возвещавшей упорядоченное, прогрессивное и исполненное высокой морали преобразование общества[346]. Социальный потенциал городских сообществ, лишенных политического веса и возможности влиять на культуру, реализовывался во взаимодействии с подъездами, подвалами, гаражами и городскими парками. В этом социальном конфликте на кону оказалась сама пригодность позднесоциалистического городского пространства для жизни.

Дитмара Розенталя можно назвать советским Сэмюэлем Джонсоном; его имя ассоциируется с наиболее популярными словарями и справочниками по русскому языку. Один из них – «Управление в русском языке», изданное в 1981 году пособие, где представлены сочетания самых частотных глаголов с существительными в требуемом падеже. Каждая статья состоит из глагола, употребляемого с ним предлога (при наличии), указания падежа зависимого существительного и одного или нескольких примеров употребления. Глагол «беречь» в справочнике сопровождается примером, любопытно перекликающимся с темой этой главы: «Беречь детей от влияния улицы»[347].

«Улица» в этом примере – одно из тех позднесоветских проходных пространств, которые, как считалось, неизбежно развращают советскую молодежь, если с их влиянием не бороться совместными усилиями власти и общества. Наличие такого примера в словаре, продукте культуры, где обычно представлены наиболее распространенные и нейтральные значения, показывает, что к началу 1980‐х годов в официальной советской культуре уже не вызывает сомнения то, что «влияние улицы» является общественной проблемой. На момент выхода справочника Розенталя рядовые советские граждане воспринимали улицы (так же как подъезды и подвалы) как угрозу для общества.

В этой главе показано, как стремление «уберечь детей от влияния улицы» превратилось в краеугольный камень советского педагогического дискурса в целом и дискуссий о внеклассных занятиях в частности. Во второй главе я рассматривал конструктивные установки внеклассной работы в СССР: советский теоретики педагогики видели в ней инструмент воспитания, необходимый, чтобы привить детям и подросткам ценности, убеждения и навыки ответственного советского гражданина. Но сеть кружков, домов пионеров и спортивных комплексов, которую неустанно развивала советская власть, была задумана и как профилактическая мера: детей требовалось чем-то занять вне школы, чтобы они «не болтались на улице и в подъездах домов»[348]. Эта воспитательная установка наложила отпечаток на жизнь многих детей из образованных семей: их свободное время было заполнено уроками музыки и танцев, художественными кружками и кружками прикладного творчества, спортом и любительским моделированием, не говоря уже о чтении дома[349]. Предполагалось, что ответственный советский субъект в подростковом возрасте проводит досуг за книгами, изготовлением моделей и другими полезными для общества предметами и видами деятельности. Ему противопоставляли тех, кто в свободное время околачивался в подъезде. Яркий пример такой логики – произведения Владислава Крапивина, автора популярных в Советском Союзе романов и повестей для юношества, горячо ратовавшего за внеклассную работу с детьми. В 1961 году Крапивин, сам будучи педагогом, создал экспериментальный пионерский клуб «Каравелла», руководителем которого оставался на протяжении многих лет. «Каравелла» организовывала досуг членов клуба: они занимались фехтованием, пробовали снимать фильмы, ездили на экскурсии, а главное, учились строить парусные суда и управлять ими – отсюда и название