Вещий Олег - [96]

Конунг едва кивнул в ответ на его необычно велеречивое и даже подобострастное приветствие и молча указал на лавку в стороне от стола. Хальвард, еще раз поклонившись, сел на указанное место, и в это время вошел Годхард. Что-то очень тихо сказав конунгу, сел левее повелителя, и все трое молча уставились на Хальварда. И тот понял, что вопросы воспоследствуют позже, когда он закончит свой рассказ.

— Мой конунг, я натворил много ошибок, но прошу не снисхождения, а твоего мудрого понимания, — начал Хальвард, с тревогой слушая свой неуверенный голос. — Я старался отвести справедливый гнев рузов как можно дальше от твоих великих замыслов, но с горечью должен признать, что мне это не удалось…

Он рассказывал о гибели Берсира и своих собственных стараниях долго, с ненужными подробностями и рассуждениями, ожидая, когда слушатели устанут, увязнут в его словах и предположениях, для того чтобы именно тогда выложить им главный козырь: дар Смоленского князя — дочь Орогоста. Удивление, которое непременно должно было воспоследовать, не только объяснило бы его грубые действия в Смоленске, но в значительной степени и оправдало бы их. Ведь он просто немного перестарался, распутывая ниточку, ведущую от Орогоста к князю Воиславу, и сейчас готов был принести повинную голову, которую, как известно, и меч не сечет. Но никакой рассеянности у всех троих, сидящих за столом, не чувствовалось, они не перешептывались, не скрывали зевков, даже не шевелились, а глаза их — они сидели на свету, он видел — ни на миг не затуманивались иными мыслями. Они не уставали, не захлебывались в потоке его слов, продолжая слушать его внимательно и строго. И он вынужден был бросить самую главную тайну без всяких вопросов с их стороны:

— Мне удалось выяснить, мой конунг, что подаренная тебе князем Воиславом рабыня Инегельда является дочерью Орогоста!

Он замолчал, ожидая увидеть на их лицах удивление, растерянность, недоверие, но лица всех троих были непроницаемы, глаза продолжали смотреть на него с прежней суровостью, и Хальвард почти с ужасом понял, что им это известно, что главный козырь его зря брошен на стол. «Но я же сказал об Инегельде только князю Воиславу… — с отчаянием подумал он. — И больше никому. Никому!.. Откуда же им это известно?…» В тот решающий момент он забыл об Альвене, выкинул ее из головы. Не вспомнил, что Донкард заставил его отпустить Альвену на похороны Берсира и что, по всей вероятности, она где-то здесь, во временном стане конунга. Правда, потом, успокоившись и еще раз обдумав свою речь, он вспомнил об Альвене. Ясно вспомнил, где именно и при каких обстоятельствах сообщил ей, кто такая на самом-то деле Инегельда, но вспомнил слишком поздно.

— Она была подослана, чтобы поразить тебя в самое сердце, мой конунг. Яд, который дочь Орогоста приготовила перед побегом, предназначался не Берсиру, а Неждане. Твоей Неждане, мой конунг! И поэтому я… я не мог, не имел права не проследить… Я спешил, торопился, и этим объясняются мои непродуманные и грубые действия в Смоленске. Ведь Инегельда впервые появилась именно там, и я обязан был проверить, через чьи руки она попала к князю Воиславу…

Они по-прежнему молчали, по-прежнему со строгой пристальностью смотрели на него, и Хальвард а прошиб пот. Он вдруг ясно понял, что они уже обсудили его судьбу, уже вынесли приговор и все, что он бормочет сейчас, есть лишь его последнее слово.

— Мой конунг, известно ли тебе, что в Киеве убит Рогдир, брат конунга рогов? — Хальвард из последних сил искал дорогу к закрытой для него душе Олега. — Теперь Рогхард не может быть союзником Аскольда, твоя правая рука свободна, и это я, я, твой верный сторожевой пес, сделал все это!..

Хальвард прокричал конец фразы почти с торжеством, и, кажется, это подействовало. Глаза конунга на миг блеснули, и он впервые заговорил. Впервые за тот час, что молча слушал Хальварда.

— Кто такой Безымянный?

— Что?… — Хальвард вздрогнул. — Мой лучший лазутчик. Он…

— Его имя и имя его рода?

— Имя?

Хальвард медленно опустил голову под колючим взглядом Олега. Даже в наступивших сумерках было заметно, как вдруг посерело его лицо. И наступило молчание.

— Конунг спрашивает один раз, — сурово напомнил Донкард. — И тебе отлично известно, кто повторит его вопрос.

— Мой сын, — очень тихо сказал Хальвард, не поднимая головы.

— Громче! — резко потребовал Донкард.

— Мой сын. — Хальвард поднял голову, и все увидели его вдруг постаревшее, смятое лицо.

Они долго смотрели в глаза друг другу. Конунг и один из самых близких его помощников, доселе казавшийся таким надежным.

— Не лги мне, — с тихой угрозой произнес Олег. — Твой сын был ранен в битве на Шел они три года назад, и тяжелая броня утащила его на дно реки. Этим ты сам объяснил мне, почему не привез тело сына в Старую Русу для погребального костра.

— Я изменил ему имя, сочинил другую жизнь и устроил его рядом с Аскольдом. Это — твой лучший лазутчик, конунг.

— Мой? Твой, а не мой. Я впервые сегодня услышал о нем.

— Нет, мой конунг! Он верно служил тебе, а не мне. Я лишь передавал ему твои повеления.

— Так повели ему до черной осени явиться ко мне. Я послушаю его рассказы, а затем под стражей отправлю в Полоцк к конунгу Рогхарду согласно древнему обычаю.