Вещий барабан - [4]

— О, йа, презент! — оживлялись иные.

— Я-я! — кивал Протасьев. — Тошно станет! Переведи им, толмач.

Конечно, мудрено сообразить, кому из мастеров довериться. Вроде бы каждый знает, как ловчее корабль сложить. Так и строились на воронежской верфи суда: и по шведским, и по голландским, и по датским размерам. Поди разбери, чей лучше. Сам государь Петр Алексеич не мог решить.

А бояре ему, конечно, советовали.

— С иноземцами ухо востро! Объегорят, батюшка. У нас какая ни на есть, а своя дорожка проторена. Чего в чужие земли заглядывать? Вот и пресветлой памяти батюшка Алексей Михайлович указывал: немецких обычаев не перенимать. Верно говорят — гусь свинье не товарищ.

— Кто тут гусь? Кто свинья?! — вскидывался Петр Алексеич. — Мало ли пустого в народе мелят! Вот ты, Ивашка, что скажешь?

Чего же тут было сказать, благие мои читатели? Одеревенел я от обилия мыслишек, закрутившихся вдруг в голове.

— Воистину чурбан ты, барабанный староста, коли не думаешь о судьбах отечества! — так воспламенился государь гневом, что и во мне искра проблеснула. Нашелся, что ответить.

— А за меня, — говорю, — Петр Алексеич, мой барабан думает!

Государь только рот разинул. Но, право дело, красиво разинул — по-царски.

Вещий барабан

Не врал я о барабане-то. Да и не посмел бы с государем шутки шутить. Барабан мой — друг и приятель! Одни мы с ним в этом скорбном мире.

Поверите ли, пребывал я как-то в домишке своем — дрема после трапезы, сладок сон овеял. И слышу голосок. Будто бы телячий: «Беги, друг Ивашка! Беги, балда, за порог!»

«Куда? — вопрошаю во сне. — Бежать-то куда?»

А голосок прямо в ухо сверчит: «Из дому, дурья башка! Как бы поздно не было!»

Да так настойчиво, убедительно, что выскочил я на двор. Стою, как сруб колодезный, и не пойму: то ли сон, то ли горячка, то ли другая злая напасть.

И в сей наикратчайший миг ударил в дом огонь небесный. Сейчас пламенем объяло! И тронул меня крылом, прояснив сознание, тихий ангел жертвенности.

Бросился я в огонь за барабаном. Божьей милостью уцелели мы с ним. С тех пор неразлучимы. Во всем послушаюсь вещего барабана. Он худого не присоветует.

Одного покуда уразуметь не могу. Ровно полночью безлунной на корме фрегата «Крепость» молвил барабан три слова: «Помни, восемьдесят восемь».

Да впрочем, он и пошутить горазд.

Утро мудренее

А как любил государь наш Петр Алексеич от барабанной дроби пробуждаться!

В памятное то утро ударил я по телячьей коже — по-по-по-дъем-днем!

Размежил государь очи.

— Бенилюкс, — вымолвил спросонок. Потряс головой и вздохнул. — Где мы? Что мы? Что видим и сотворяем? Пора в дорогу — о том и сны пророчат.

Светла мысль государева даже со сна. Что заря утренняя.

— Учись, Ивашка, иностранным языкам, — говорил Петр Алексеич, одеваясь. — Велика польза от сей науки. Андрей Виниус мне уроки дает — шпрехен зи дойч? Йа-йа!

— Я, — говорю, — я не прочь. Да ведь барабан мой и так на любом языке балабанит. Его речь каждому понятна.

— Ох-да-да, — крякнул государь. — Погружена страна наша в невежество. Богатырь безногий на печи. Ну да я лекарем стану!

— Помни, батюшка первую заповедь целителя, — сказал вошедший Никита Зотов. — Не навреди!

— А хуже некуда! Сильные средства применю. В пляс пустится!

— Верное дело — банька, — подсказал я. — Да сон глубокий.

— Вот уж дудки! — вскричал Петр так, что галки да вороны стаями ринулись с дерев. — Пробуждаться! И маршем марш!

— Куда прикажешь, государь?

Совсем недолго подумал Петр Алексеич:

— В Европу! Великое посольство снарядим. Пока Протасьев на Воронеже корабли стряпает, оглядимся по сторонам.

А белый свет повсюду одинаков

Хорошее, конечно, дело — на белый свет поглядеть. И для души, верно, польза.

Снарядили царское посольство на славу. Денег выдали из казны немало. Мехами да белорыбицей снабдили. А главное — восемь десятков ведер малинового и вишневого меда. В ту пору я был до него большой охотник!

А все-таки, скажу по чести, меня и медом в Европу не заманишь. Жутковато ехать за тридевять земель. Да и то сказать — на Руси, что ли, белый свет темнее иноземного?! А хоть и потемнее! Все одно, по мне так лучше из дому в окошко глядеть, пусть и невелико размером.

Занемог я вроде перед самым отбытием Великого посольства. Да и остался с барабаном на печи!

Вспоминали мы, конечно, о Петре Алексеиче не раз. Грустили даже — как он там на чужбине? Но время, как говорится, быстро скачет и того быстрее — летит легкой пташечкой. Вернулся наш государь жив-здоров, невредим с виду. Да только не думаю, что пошел ему на пользу свет заморский.

Почти бунт

У государя, понятно, заботы государственные. Что ему один человек — к примеру Ивашка Хитрой, — когда о целой стране приходится думать? Ну а мои заботы перед царственными — все равно что свистулька перед барабаном.

Вернулся Петр Алексеич из чужих земель с виду такой же, как и прежде. Да что-то, пожалуй, все же изменилось в нем. Эдак в уме поперевернулось.

Встретил государь меня ласково:

— Жив, Ивашка! Душа твоя барабанная! Рад видеть! А борода-то у тебя славная. Откройся, как взрастил такую?

Чудно, думаю! Испокон веков с бородой хожу. Холю-лелею. Может, спутал меня государь с кем-нибудь? Немудрено после Европы-то.