Весенняя пора - [54]

Старик нисколько не обиделся и не удивился такой встрече и еще спокойнее попросил:

— Евдешка, нет ли у тебя табачку? А то покурить охота!

— Нет, нет! Не приставай! — отрезала она, проходя дальше.

Люди на скирдах перемигивались, уверенные, что Семена постигла неудача.

— Евдешка, а губы-то у тебя есть? Может, поцелуемся?

— Нет, нет… — не слушая, ответила она.

У стогов раздался дружный хохот. Евдешка, смекнув, что она в чем-то сплоховала, резко обернулась:

— Ты что это сказал?

Старик сразу ссутулился, склонил голову набок и принял умоляющий вид:

— Может, говорю, табачок есть, покурили бы, а то невмоготу…

— Я же сказала — нету!

— Тогда, может, хоть губы есть, поцеловались бы…

— А я сказала…

Евдешка топталась на месте, не зная, как ответить пообиднее и выпутаться из неловкого положения но вдруг звонко рассмеялась:

— Ох, сатана долговязый, сбрехнет же!..

Старик тут же протянул к ней похожую на совок ладонь:

— Поделись, пойми наше положение, а то помрем без курева. Ты ведь тоже работница, сама все понимаешь…

Евдешка кончиками пальцев извлекла из кисета щепотку табаку и высыпала ее в протянутую руку. Старик поднес ладонь к носу, понюхал и сказал сокрушенно:

— У самой-то, видать, кот наплакал…

— Да откуда у меня быть табаку?

— Ясное дело… — С этими словами старик воровски протянул другую ладонь.

Машинально отсыпав вторую щепотку, Евдешка спохватилась:

— Ой, что это я расщедрилась!.. Верни!

— Спасибо, Евдешка! Спасла ты нас…

И старик лениво зашагал на свое место, а люди уже скатывались со стогов и с веселыми криками бежали к нему, хваля его за находчивость.

Лежа в темноте, Никитка вспомнил эту сцену. Не думал он тогда, что Евдешка принесет несчастье его семье.

— Так что прощайтесь со своей пашней! — снова доносится из темноты голос Давыда. — Прощайтесь с покосом! В конце концов весь ваш Дулгалах попадет в руки Федора Веселова, а пока что его метит получить за своего вола Павел Семенов.

— Они же, когда решали, пьяные были. Может, до завтра и позабудут, — шепчет мудрый Петруха.

— Молчи! — резко прерывает его Давыд. — Уже все на бумагу записали, теперь кончено… Счастье твое, брат, — обращается он к Никитке, — что тебя дома не оказалось. А то узнал Никуша, что ты здесь, так пригрозил: «Я бы, говорит, ему уши поотрывал, он моего Васю в кровь избил».

— Хоть и пьяные были, а как ловко договорились! — не то восхищенно, не то укоризненно говорит Петруха. — Князь дает чужую землю Евдешке, Евдешка передает Семену, а Семен — Федору Веселову. Ловко! Федор все жаловался Никуше: «Осенью, говорит, до самого ледостава у меня сена не бывает. Посоветуйтесь, говорит, с тятей. Хорошо бы Дулгалах мне получить, а Лягляров прогнать в тайгу Эндэгэ». Хотя, может, они все это спьяну… — опять высказывает сомнение Петруха и ни с того ни с сего просит: — Никитка, прочти-ка ты, что давеча читал, а? Про сирот-то…

Чтобы не думать о страшной новости, Никитка начинает тихо читать стихи.

Где-то во мраке ночи тихо всхлипывает Петруха. Потом слышатся голоса пьяных людей, выходящих из дому. Кто-то тяжелыми шагами приближается к амбару, где спят мальчики, и сильным ударом ноги с треском открывает дверь.

— Пришел Лягляров щенок? — орет в темноту пьяный Лука и, получив отрицательный ответ, уходит, недовольно бормоча: — Вот зукин зын…

Пахота у Веселова скоро кончится, но пока что трое парней всячески обижают Никитку. Росли они вместе, к тому же приходятся вроде родственниками хозяевам, а Никитка чужой. За чаем кто-нибудь обязательно либо «по ошибке» съест его долю — маленький ломтик лепешки, либо «нечаянно» толкнет его ногой да еще будет, кривляясь, извиняться. А на пашне все трое вдруг примутся колотить кулаками по земле, крича, что здесь клад зарыт, и непременно заставят Никитку руками откапывать его. После чая, пока все лежат и сосут трубки, Никитка должен привести пасущихся в стороне волов, напоить их и запрячь в сохи.

Никитка работает погонщиком в паре с Митяем. Большой темно-рыжий вол, задыхаясь, роняет с губ белую пену и страшно таращит красные глаза. Когда он норовит свернуть с борозды, повод больно впивается мальчику в руку. Под насмешливую ругань парней Никитка кое-как выводит вола обратно на борозду, а Митяй, идя за сохой, вдруг вскрикивает и хлещет вола березовой хворостиной. Вол подпрыгивает и резко сворачивает в сторону. Никитка спотыкается и падает. А парням только того и надо, — раздается хохот, потом начинается улюлюканье. Никитка силится не заплакать, но в глазах у него туманится, и вот уже все слилось — и лес, и поле, и волы, и изгородь…

Мальчик не понимает, за что его обижают. Ведь они и сами живут в обиде. Но угнетаемый иной раз, видимо, утешается тем, что и сам кого-нибудь притесняет. А если подходящей жертвы не оказывается, тогда можно побить скотину, сломать что-нибудь, на худой конец, швырнуть камнем в бездомного пса…

— Что тебя убить, что — собаку, разницы никакой, — говорят парни Никитке.

Слывущий законником косноязычный Иван, сын гундосого Семена Веселова, при этом поясняет:

— И правда, Никитка, свидетелей-то нет. Скажем, вол задавил или забодал — и все тут.

И Никитке кажется, что это и в самом деле так.