Весенняя пора - [219]

— Мы согласны, чего же тебе еще! Школа наша, дети наши и учитель наш… — Гавриш был явно обрадован пришедшей ему в голову идеей.

— Погодите. А самого-то его спросили? — вставил Иван Малый.

— А чего ж его спрашивать? — не дал ему договорить Гавриш. — Сам небось понимает: как учитель он принесет народу больше пользы, чем как секретарь. Вот и нашли! — добавил он, словно страхуя себя от возможных возражений. — Все! Пошли, Никита, в совет…

Хотел Никита стать учителем или нет, так у него и не спросили. А сам он, не зная радоваться ему или огорчаться, промолчал, будто и не поверил в серьезность разговора.

В своих необузданных юношеских мечтаниях он мог легко вообразить себя прославленным командиром, не знающим поражений и не ведающим страха. Мог представить себя сказочным силачом, знаменитым писателем, даже красавцем, предметом воздыханий всех девушек на свете. Он не раз видел себя врачом, воскрешающим погибших бойцов, славным охотником и рыбаком, кормящим всю округу. Он вызывал на дуэль Дантеса и Мартынова и беспощадно расправлялся с ними еще до их столкновения с великими поэтами — чародеями слова.

«Не кокетничай!» — кричал он Наталье Гончаровой, свирепо топая на нее ногой, и тут же кидался вниз головой в глубокий омут и бережно выносил на своих могучих руках еще живую бедную Лизу.

Но вот учителем… учителем он, кажется, не бывал, потому что это превосходило все его мечтания.

Как бы там ни было, но через несколько дней Никите поручили обучать двенадцать учеников второго класса, и он обосновался рядом с «настоящей» школой, в многокомнатном поповском доме. Обширный зал был превращен в класс, а сам учитель с братьями — Алексеем, учеником четвертого класса, и первоклассником Семеном — жил в бывшей спальне. Остальные комнаты большого дома за ненадобностью пришлось запереть. Так появилась в наслеге рядом с «настоящей» школой школа «молодого учителя», как стали называть Никиту в наслеге.

Вскоре в школе образовалась комсомольская ячейка и Никита стал ее секретарем.

Прежде всего он решил открыть в наслеге клуб.

Около церкви стояла старая, заброшенная часовенка. И вот на одном из собраний жителей наслега молодой учитель внес предложение отдать эту часовню молодежи.

Вызвали священника Василия Попова. Тот сказал, что часовня хотя и не посещается уже верующими, но под алтарем хранятся мощи какого-то святого, тревожить которые — великий грех.

— А вы перенесите эти мощи в церковь, — посоветовали Гавриш и Иван Малый.

— Никак нельзя, там свои есть.

Павел Семенов и Роман Егоров в один голос кричали, что это святотатство, что надо уважать чувства верующих. Споры разгорелись жаркие, и вопрос этот обсуждался еще на нескольких собраниях, но при голосовании большинство граждан наслега обычно воздерживалось и противников предложения Никиты всегда оказывалось больше.

Наконец на одном из собраний Андрей Бутукай, который когда-то работал плотником на постройке церкви; вспомнил, что какую-то косточку уже тогда перенесли из часовни в новую церковь. Нашлись и другие очевидцы, смутно припоминавшие, что да, действительно, что-то такое тогда переносили, было даже по этому поводу особое богослужение. Энергичный Павел Семенов почуял, что дело плохо, и сгоряча выпалил по адресу Тукова и Ляглярина то, о чем всегда думал, но вслух произносить не решался:

— Чего с ними спорить, когда они из грязи в князи лезут…

Прежде так говорили богатеи, если кто-нибудь из батраков позволял себе возразить хозяину. Забываться уже стала эта еще совсем недавно часто употреблявшаяся в наслеге поговорка. Тем большее возмущение в народе вызвала она сейчас.

Поднялся шум:

— Бандитом был, бандитом и остался!..

— Нас оскорбляют! Теперь советская власть, теперь народ правит!

И тут же почти всем наслегом, включая верующих, проголосовали за передачу часовни. Так неожиданно разрешился этот вопрос.

За какую-нибудь неделю молодежь и наслежные активисты очистили часовню от мусора, отремонтировали там печи, вставили окна и открыли клуб да еще нечто вроде читальни при нем.

С тех пор в Талбинском наслеге стали организованно проводить революционные праздники, ставить спектакли, делать доклады.

Угрюмо, скрытно, а потому особенно люто возненавидел бывший белогвардеец, а ныне заведующий школой Поликарп Петрович Силин своего молодого учителя.

Никита платил ему тем же, но у него не было ни образования, ни педагогического опыта, а природная горячность только портила дело. Криво улыбаясь и глядя куда-то в сторону, Силин кидал Никите два-три насмешливых слова, всячески подчеркивая свое презрение к нему.

«Бандит! Сколько наших погубил!» — бывало, хотелось крикнуть Никите и ударить кулаком по столу.

Но тот ведь был амнистирован и мог подать в суд за оскорбление.

А тут еще ученики из «настоящей школы» повадились на переменах нападать на питомцев «молодого учителя». Забрасывали их снегом, кусками льда, камнями и задирались не на шутку. Никита выходил унимать старшеклассников, но они его не слушали, а иные даже передразнивали и смеялись. Никита говорил об этом Силину, но тот, по обыкновению, лишь криво улыбался и пренебрежительно отворачивался.