Весенняя пора - [214]

Если позади было триста человек, то сколько же могло быть впереди! И бандиты понуро последовали за маленьким отрядом.

Ни разу не оглянулся Сюбялиров на обратном пути, пока вся колонна не втянулась во двор услусного исполнительного комитета. Здесь он, как хозяин дома, принял у гостей оружие на хранение.

Так отряд белых, насчитывающий около двухсот человек при трех пулеметах, без единого выстрела сдался нагылскому гарнизону, едва превышающему полсотни людей. Да и то почти половину из них составляли старшие школьники и жители ближайших наслегов.

С возвращающимся в Талбу Иваном Малым Никита послал родителям горячее письмо, в котором сообщал, что он опять «добровольно мобилизован партией ленинских коммунистов», потому что Красная Армия терпит без него, опытного переводчика и разведчика, большие неудобства.

На другой день все защитники Нагыла вместе с чаранскими красноармейцами повели под конвоем сдавшийся отряд Захара в Чаранский улус. А еще через день Сюбялиров, Кадякин и Никита повезли трех главарей этого отряда в город. Амнистия на них теперь уже не распространялась.

В Якутске Сюбялиров узнал о том, что через два дня после их выезда, западнее Чарана вынырнул прибывший из Охотска отряд генерала Ракитина и перерезал Якутско-Чаранский тракт.

В военкомате Сюбялирова и Кадякина немедленно определили во вторую национальную роту ЧОНа.

Дошла очередь до Никиты.

— В народно-революционный добровольческий отряд! — ужасно пренебрежительно, как показалось Никите, бросил старый военный в огромных очках.

— К бандитам?! — изумленно воскликнул Никита.

— Что?! — закричал старый военный, широко открыв щербатый рот. — Пять дней ареста!

— Есть пять дней ареста! — гаркнул раздосадованный Никита.

Он повернулся кругом и хотел было уже идти, но уловил смешливые искорки в прищуренных глазах случившегося тут же Ивана Воинова, который все мигом устроил.

Так, чуть не угодив на гауптвахту «за язык», Никита все-таки вступил бойцом во вторую роту ЧОНа и самым лучшим образом завершил свое стремление вернуться в ряды вооруженных защитников своей молодой республики.

Второго февраля 1923 года головной отряд Пепеляева внезапно напал на крупный гарнизон красных в узловом пункте Тайга, в двухстах верстах на юго-восток от Якутска. После трехчасового боя, перешедшего в рукопашную схватку, белые заняли этот «стратегический ключ к Якутску», как определил сам Пепеляев.

Семнадцатого февраля он издал приказ о генеральном наступлении на Якутск.

Тем временем из Нелькана по направлению к столице республики двигался красный отряд. Пробираясь по безлюдной тайге, отражая нападения летучих отрядов противника, испытывая острый недостаток в продуктах, конники потеряли в пути половину гужевого транспорта и много людей. Двенадцатого февраля поздно вечером нельканцы остановились на привал в восемнадцати верстах от Тайги, а глубокой ночью были атакованы скрывавшимся в двух верстах отрядом белых. Из пяти изб, в которых разместились красные, пепеляевцам удалось занять четыре. Но затем, притиснутые к штабной избе, красные сумели оправиться от неожиданности нападения. Они перегруппировали силы и отчаянной контратакой оттеснили белых в ближайший лес, а сами спешно принялись возводить вокруг своих позиций укрепления изо льда и мерзлого навоза. Так началась беспримерная девятнадцатидневная «ледяная осада». В течение всего этого времени голодные, измученные красноармейцы находились под непрерывным ружейно-пулеметным огнем стрелкового батальона и офицерской роты противника.

Об этом стало известно в Якутске. На двух экстренных совещаниях областного комитета партии, ЦИК и СНК ЯАССР, а также представителей военного командования было принято окончательное решение: соединенными силами, выступившими одновременно из Саранского улуса и из города, нанести удар по Тайге.

Марков выслал из Чарана в сторону города Федора Ковшова в качестве нарочного с ложным донесением об отходе своего отряда к Якутску, а сам ночью незаметно проскользнул в сторону Тайги.

К утру головной взвод Степана Бурова тихо обезоружил полусонных постовых белого заслона. Буров с несколькими красноармейцами проник в избу, где спал командир заслона Лука Веселов.

— Я хочу плен, — залопотал, поднимая руки, разбуженный Лука Губастый. — Амнистия!.. Я шпал… — И вдруг, как был, в одном белье, бухнулся на колени перед Буровым. — Мне, пазалыста, амнистия.

— Понятно! Вижу! — прервал его Буров, брезгливо отстраняясь. — Одевайся. Амнистию, видимо, ты на этот раз проспал.

Нарочный Маркова Федор Ковшов очень ловко сумел попасться в руки генерала Ракитина и даже понравиться ему своей откровенностью, а также отличным знанием русского языка. Вдоволь накурившись у генерала харбинских сигар и выпив несколько рюмок какого-то японского ликера, Ковшов ужасно разбушевался против красных. Он лез обниматься с генералом, называл его спасителем и в конце концов отбыл «агитировать» за белых. Но отправился Федор прямехонько в Якутск, где и доложил о результатах своей миссии. А Ракитин два дня бесцельно дрожал со своим войском на морозе, заняв позиции возле узкого горного прохода, где он рассчитывал перехватить отряд Маркова. На третьи сутки, убедившись в том, что он обманут, как мальчишка, генерал с досады и стыда распустил часть своего войска, взял с собой около трех десятков надежных людей, обошел оставленный Марковым в Чаране гарнизон и двинулся в Охотск, даже не попытавшись сообщить об этом Пепеляеву.