Весенняя лихорадка - [4]

— А что тут такого? Ведь платье для того и предназначено, чтобы подчеркивать достоинства фигуры. Почему оно хорошо на тебе смотрится? Потому что у тебя отличные груди и все прочее. Почему, черт возьми, мне нельзя говорить об этом?

— Думаю, тебе лучше уйти.

Изабелла сняла шляпку и села.

— Ладно, уйду.

Джимми взял шляпу и, грузно ступая, пошел по короткому коридору к двери. Но не открыл ее. Взялся за дверную ручку, потом повернулся и пошел обратно.

— Я ничего не говорила, — сказала Изабелла.

— Знаю. И не делала никаких жестов. Знаю. Ты знаешь, что я не мог выйти ни из этой двери, ни из этих окон. Простишь меня?

— То же самое произойдет снова, таким же образом, по той же причине. А потом ты вернешься, попросишь простить тебя, и я прощу. И всякий раз при этом, Джимми, я ненавижу себя. Не потому, что прощаю тебя, а потому, что терпеть не могу эти слова. Терпеть не могу, когда со мной разговаривают таким образом. Я знаю, знаю — ты так со мной разговариваешь только потому, что я отношусь к тем девушкам, с которыми ты разговариваешь именно так, и сознание этого мне ненавистно.

— Дорогая, это неправда. Ни к кому ты не относишься. И неужели не поверишь мне, если я скажу тебе, что говорил так часто? Что бы мы ни делали, всякий раз, когда вижу тебя такой утром, днем, среди других людей, я не могу поверить, что ты моя девушка. Или была моей. А ты так красива в этом платье и шляпке. Извини, что я такой.

— Ты не стал бы разговаривать так с Либ. Или с Кэролайн.

— Я бы вообще не стал с ними разговаривать. Не хочу раздражаться. Пошли, пока я опять не ляпнул чего-то такого.

— Хорошо. Поцелуй меня. Некрепко.

Изабелла протянула руку, Джимми вытащил ее из кресла и притянул к себе.

— Я должен крепко поцеловать тебя. Целовать тебя некрепко? Невозможно.

Он засмеялся.

— Не так уж невозможно, — сказала Изабелла. — Всему свое время.

И тоже засмеялась.

— Теперь я не хочу идти, — сказал Джимми.

— Мы идем. Посмотрю, взяла ли ключ. — Порылась в сумочке. — Да, взяла. Губную помаду, Джимми. Я сейчас. Дай мне свой платок. Ну, все.

Джимми распахнул перед ней дверь и взмахнул свободной рукой так, словно хотел шлепнуть Изабеллу по заду, но не коснулся ее. Изабелла вызвала лифт, он со скрипом и ворчанием спустился, дверь открылась.

— Доброе утро, мисс Стэннард, — сказал лифтер.

— Доброе утро, — ответила она.

Они вошли, кабина начала спускаться, но остановилась на следующем этаже, вошли мужчина и женщина. Оба были одного роста, поэтому мужчина казался ниже.

— Доброе утро, мистер Фарли, миссис Фарли, — сказал лифтер.

— Доброе утро, — ответили те.

Пассажиры не смотрели друг на друга, их взгляды были обращены на плечи лифтера. Все молчали, пока лифт не достиг первого этажа, тут Изабелла улыбнулась и позволила миссис Фарли выйти первой, затем вышла сама, потом Фарли повел подбородком в сторону открытой двери, указав Джимми глазами, что ему следует выйти первым, и был явно удивлен, когда Джимми так и сделал. Но Фарли обогнали их по пути к двери, и швейцар уже держал распахнутой большую дверцу их машины. Двигатель машины, четырехместного «паккарда» с откидным верхом, заработал, словно с каким-то властным вызовом, звук слегка походил на бульканье лодочного мотора в воде.

— Подумать только, мы ходим пешком, а такая дрянь, как эти люди, разъезжает в шикарных машинах. Ничего, скоро все переменится, все переменится. Думаю, ты знаешь, кто позавчера громче всех шумел на Юнион-сквер[2].

— Думаю, что знаю, — сказала Изабелла. — Мне что-то не нравится твой тон.

Но Джимми стал насвистывать, а потом напевать: «Я хочу вернуться вновь в Манхэттен, в этот милый сердцу грязный город».

На Мэдисон-авеню их едва не сбило огромное такси «парамаунт». Джимми обругал водителя, тот ответил: «Еще слово, и я наплюю вам в рожи». Изабелла и Джимми отчетливо слышали, как единственная пассажирка, девушка в меховом манто, крикнула водителю: «Еще слово, и наплюй им в рожи». Такси проехало на красный свет и понеслось в южную сторону.

— Милая девушка, — сказала Изабелла. — Ты ее знаешь?

— Откуда мне ее знать? Она явно живет где-то здесь. В центре, в Гринвич-Виллидже, мы так не разговариваем.

— Да, конечно, только, позволь заметить, такси едет в центр и притом очень быстро.

— Ладно, позволяю. А потом та гнусная парочка в лифте. Мистер Принстонец в очках и с супругой. Держу пари, они сейчас дерутся в этой красивой большой тачке. Предпочитаю знаться с девушкой, которая кричит из такси «Наплюй им в рожи», чем с двумя вежливыми людьми, которым не терпится остаться в одиночестве, чтобы вцепиться друг другу в горло.

— Вот в этом разница между мной и тобой. Я предпочитаю жить в этой части города, где люди хотя бы…

— Я ничего не говорил о жизни по соседству с ними. Только сказал, что лучше знаться с такой девушкой — той девушкой, — чем с этой публикой. Вот и все.

— Все равно я остаюсь при своем мнении. Я предпочитаю знаться с этим человеком и его женой. Собственно говоря, я случайно узнала, кто эти люди. Он архитектор.

— Мне плевать, кто они, но не плевать, кто эта девушка.

— Девица, надевающая норковое манто в такой день. Дешевка.