А невеста теперь молчит, как немая, даже и не подумаешь, что она вообще может разговаривать. Таков обычай. Что бы ей ни говорили, она должна молчать. Жамират, бедная, и без того стеснительна. Наверно, стоит, потупив голову, и выслушивает все, что болтают эти острые на язык женщины, все их шутки… Шутки эти обычно добрые, но бывают такие, что могут задеть. Но Жамират никому не смеет ответить.
Во дворе Жамират во всю длину поставлены столы. Во главе стола сидит Шахмаржа. Он всегда занимает это место и на пирах, и на свадьбах, и на поминках. Перед ним стоит блюдо с мясом, пироги, шашлык… И тут же самое почетное угощенье — бычья шея и бычья голова. Но до них никто не дотрагивается. Можно подумать, что все это только для вида поставлено. Будь я на месте Шахмаржа, я бы не мог так спокойно смотреть на эти кушанья. Я всегда удивляюсь выдержке Шахмаржа. Каждый раз перед ним ставят столько яств, а он будто даже и не замечает их. Наверно, старейшины наши ведут себя так сдержанно для того, чтобы и молодые учились у них и подражали им.
Шахмаржа встал, произнес речь.
— Аммен! — дружно откликнулись гости, да так громко, что на соседней улице было слышно.
Шахмаржа дрожащей от старости рукой взял рог с аракой. И пока рог не коснулся носа, Шахмаржа не опустил его.
Затем он вытер сначала один свой белый ус, потом другой и, передав рог молодому человеку, положил в рот кусок мяса. И больше уже ни к чему не прикоснулся.
Налетел ветер, сорвал с яблони красно-зеленые листья и кинул их прямо на стол. Шахмаржа поднял голову, посмотрел на небо. На небе появились тучи. Как бы дождь не пошел. Вот будут тогда дразнить Жамират, что она тайком по кастрюлям лазала, вот Бог и наказал ее.
Дзыцца в дальнем углу двора, в летней кухне, возится с пирогами. Языки пламени вырываются из большой печки. Духовка пышет жаром, и уалибахи пекутся очень быстро. Около Дзыцца суетятся женщины, помогают ей. Дзыцца, обжигая руки, выхватывает из духовки горячие уалибахи и один за другим укладывает их в миску.
Вот уже и последний уалибах — пышный, румяный… Дзыцца сняла передник и стряхнула с него муку.
Гости встали из-за столов. Смотрят на Шахмаржа.
А Шахмаржа снова держит речь, желает счастья двум породнившимся семьям, желает счастья молодым. И как же хорошо он говорит! Гости еще и «аммен» не успевают произнести, а он уже снова начинает.
Но вот Шахмаржа кончил свой тост, передал бокал младшим. Однако ему тут же опять подали рог, полный араки.
И он начал новый тост. Но уже голос его звучал глухо. Договорил и сел. Сели и гости. После того как рог прогулялся вокруг стола, разговоры пошли веселее.
Из дома донеслось пенис, все повернулись туда — невесту ведут. Вот она осторожно спускается по лестнице. А во дворе уже столько народу, что и не пройти. Все побросали свои дела, прибежали посмотреть на Жамират. Кое-как ее провели к столу, где сидели старшие. Шахмаржа взял полный рог и начал говорить…
Но я уже не слушал его. Как увидел в глазах Жамират слезы, так у меня горло перехватило, и я тут же выскочил на улицу.
Может, она не хотела замуж!
Дзыцца уже несколько дней на уборке кукурузы. Теперь у нас опять появился кукурузный чурек. Дзыцца иногда приносит с поля несколько початков, мы вышелушиваем зерна и мелем на ручной мельнице. Мелкая мука идет на чуреки, а более крупный помол — на кашу. Давно уже мы не ели ни каши, ни чуреков из чистой кукурузной муки!
Дзыцца говорит, что в этом году кукурузы уродилось много. Но, может быть, как и в прошлом году, привезем всего два мешка початков. Надолго ли нам опять хватит? Впрочем, тогда была засуха и людям на трудодни почти ничего не досталось.
Наш дом стоит на окраине села, и со двора хорошо видно ближнее поле, где нынче работают колхозники. Солнце уже заходит. Посмотришь на Джермецыкский хребет, и глазам делается больно от красных солнечных лучей. Скоро стемнеет, и колхозники пойдут с поля.
«А почему бы мне не встретить Дзыцца?» — подумал я.
Тень от акации на нашей улице в эти закатные часы ложится на десятки метров. Я решил пройти по этой длинной тени до самого поля. Но… шел, шел, а ей все конца нет. Да еще попал в бурьян, в колючки, ободрал ноги. Бросил свою затею и снова выбрался на дорогу.
Дзыцца испугалась, увидев меня: уж не случилось ли что-нибудь дома? Но я успокоил ее: просто мне захотелось ее встретить.
Домой мы шли вместе.
Только мы открыли калитку, как наши куры, утки, петух — все бросились к нам, окружили нас. На меня-то они не обращают внимания, они радуются Дзыцца, знают, что она накормит их.
Хуыбырш спал у плетня. Птичий гомон разбудил его. Он даже подскочил спросонок. По его глазам было видно, что он очень рассердился на них. Даже заворчал. Но, увидев Дзыцца, завилял хвостом и тоже подбежал к ней. Дзыцца устало опустилась на ступеньки и начала рыться в карманах. Куры полезли к ней на колени.
— Нате и отстаньте от меня!
Она высыпала им пригоршню кукурузного зерна. Куры и утки, прыгая друг через друга, бросились их подбирать. Они моментально склевали кукурузу и вновь стояли перед Дзыцца, вытянув шеи.
— Да вы скоро и меня съедите!
Она замахала на них руками. Куры с криком разбежались. Они постояли еще немного поодаль, но, поняв, что уже больше ничего не получат, разбрелись по двору.
