Весёлый Роман - [33]

— Если бы ты знал, как мне с тобой хорошо, как весело… Даже просто так — ходить по парку.

— Ну что ты, Вера, — растерялся я и сильнее прижал к себе ее руку.

— Ты не знаешь, как я тебя первый раз увидела. То есть я тебя видела и раньше, но таким, каким я тебя знаю… Ты ждал кого-то перед нашим домом на улице. Возле этого старого неклена.

— Что значит «неклен»?

— Так это дерево называется. Есть клен, а эта порода называется неклен.

Значит, дерево, на котором тогда, на рассвете, щебетали и шевелились тысячи воробьев, не было кленом. Странно. Хотя на нем действительно были какие-то другие листья.

— И вдруг, — продолжала Вера, — ты встал в такую позу, будто опираешься локтем на барьер или ограду. Помнишь?

— Нет, — ответил я, хотя в действительности помнил, как это было. Очень глупо.

— Ты стоял так, как это делают мимы в цирке или на эстраде. Но на сцене это никогда не производит такого впечатления. А тут, на улице, прохожие останавливались, разинув рты. Какая-то старушка посмотрела на тебя, не поверила своим глазам — на что это ты опираешься, надела очки, снова посмотрела и пошла дальше в полной растерянности. Ребятишки вокруг тебя помирали от хохота, а ты стоял так, словно все это тебя совершенно не касается, а потом сделал вид, что берешь что-то этого воображаемого барьера, и вдруг у тебя между пальцами оказалась — неизвестно откуда — зажженная сигарета.

— Ну, это простой фокус, — сказал я.

Мы еще долго ходили по парку и разговаривали, хотя оба знали, что Вере давно пора домой. Она была у сына. Он живет у ее родителей. Когда моя мама узнала об этом, она язвительно сказала: «Дякую вам, мамо, за вашу науку: колисали ви мене, колишіть онуку».[6]

Я его видел. Его зовут Андрюшка. Четыре года. Очень серьезный рослый малый. Он, мне показалось, чем-то похож на генерала. На генерала в коротеньких штанишках.

У Вериных родителей был телефон. Виктор мог туда позвонить или зайти. Мы об этом не говорили, но оба помнили об этом.

Я посадил Веру в троллейбус, а сам пошел пешком, чтоб прийти позже. Мы вместе не возвращаемся.

Я читал статью о телепатии. Уже не помню, где — в журнале «Наука и жизнь» или даже в газете. Там доказывалось, что, в общем, никакой телепатии не существует. Приводились всякие факты. Пока читаешь — тебе понятно, что телепатии нет и быть не может. Но потом ты забываешь, что там написано. И вспоминаешь Вольфа Мессинга.

Я, когда еще учился в восьмом классе, видел его выступление. Батя меня повел. В заводской клуб. Что б там ни писали про то, что он развил в себе наблюдательность, а это похоже на чудо. Пусть те, которые пишут, разовьют. А тогда говорят.

Но дело не в Мессинге. Дело в моей маме. Ведь не знала она и не могла знать, откуда я вернулся и о чем разговаривал.

— Иди ужинать, — сказала она мне сердито. И когда я вышел на кухню и с большим подъемом принялся за здоровенный кус мяса из борща, мама предупредила с угрозой: — Вот что, Ромка. Вера тебе предлагала деньги на ремонт мотоцикла. Смотри не бери. Это последнее дело — брать деньги у женщины. Да еще у такой, что старше тебя.

Я уже привык к маминым штукам и все же чуть не подавился. Вера мне в самом деле предложила денег на ремонт мотоцикла.

— Я сама тебе дам. Хоть с деньгами у нас сейчас не очень… Мог бы сразу сказать, сколько нужно. Слишком загордился. — Она чуть улыбнулась. — Ладно. Віз ламається, чумак розуму набирається.[7]

Я искоса посмотрел на маму. Она многое замечает в других. Телепат. Но заметила ли она в самой себе, что не меньше меня боится — а вдруг Виктор узнает?

— Ой, Ромка, Ромка, — сказала мама. — «Буде каяття, та не буде вороття».[8] Какой-то ты нестойкий. Нужно было тебе в армию… А почему ты в партию не поступаешь?

Я растерялся. У мамы повороты мысли — как на слаломе.

— Сами же говорите, что нестойкий. Значит, рано еще.

— Я хочу, чтоб ты был партийным.

Перед тем, как включить станок, я еще немного покантовался, посмотрел свежий номер нашей многотиражки «Завод заводов». Черным шрифтом под рубрикой «Береги время» там было напечатано:

«За эту минуту на земле родилось 114 человек. Шесть из них — близнецы. 68 человек вступили в брак. Добыто 3 тысячи тонн угля, выплавлено 700 тонн стали и чугуна. Выпущено 4600 пар обуви. Сделано 68 автомашин. Выкурено 280 тысяч сигарет и папирос. Куплено 110 тысяч газет. Съедено 4 тысячи тонн пищевых продуктов.

Что ты успел за эту минуту?»

Странный вопрос. За эту минуту я, как и все, к кому обращалась наша многотиражка, успел только прочесть эту заметку.

Но и вообще в этот день мне не удалось попасть в число людей, которые так много сделали, съели и выкурили. Я потерял с час, пока перестраивал станок на новую деталь. В рабочее время собирал профсоюзные взносы. Есть у нас такие деятели, что из них только тысячетонным прессом взносы выдавишь.

Кроме того, я раздумывал о нашем вчерашнем разговоре с Вилей, а философия не способствует производительности труда.

— Послушай, — спросил я у Вили, — это Маркс сказал, что свобода осознанная необходимость?

Виля обрадовался так, словно всю жизнь ждал от меня этого вопроса.

— Грубая ошибка. И распространенная. Правда, обычно считают, что это выражение Энгельса из «Анти-Дюринга». А в действительности первым написал это Бенедикт Спиноза, а развил эту мысль Гегель. Энгельс, конечно, был согласен с Гегелем, но внес некоторые, так сказать, уточнения. Он говорил, что осознание необходимости является лишь условием свободы, а не самой свободой. А свободой в «Анти-Дюринге» Энгельс называет способность принимать решения и господство над нами самими и над внешней природой.