— Товарищ генерал-майор, мне никогда не забыть!
Широкими шагами генерал мерил грязь. Иногда он останавливался и задумчиво разглядывал тлеющую сигарету. Он закурил уже третью, когда группа приблизилась к статуе святого пожарника и генерал заметил поджидавших его автоматчиков.
— Товарищ генерал-майор, разрешите... — начал было по всей форме рапорт старший по группе.
— Отставить, — махнул генерал рукой — и к лейтенанту: — Расскажи им, что было там, в школе...
И зашагал дальше. По главной улице теперь потянулись повозки и машины тыловых частей. Но даже сквозь треск моторов и крики возниц он слышал те свои жалобы, что очень давно, еще ребенком, на хуторе неподалеку от Ставрополя он, забившись в дальний угол хлева и горько рыдая, поверял серой, набитой соломой подушке...
Генерал оглянулся. Хотел послать автоматчика, чтоб побежал, поторопил капитана о выполнении приказа. Но тут, гудя и фонтанами разбрызгивая по сторонам грязь и подтаявший снег, на них выехал «студебеккер». На высоком штабеле дров сидело четверо бойцов. Замедлив ход, машина остановилась перед генералом. Адъютант распахнул дверку кабинки и хотел было вылезти, но генерал крикнул:
— Езжайте к школе!
Когда генерал вернулся обратно к школе, урок уже кончился и ребятишки высыпали наружу. И с противоположной стороны улицы постепенно тоже подходили любопытные обыватели.
Отделившись от шумной ватаги ребят, к генералу направились стройная молодая женщина и седоусый мужчина. Четко отдав честь, генерал затем протянул женщине руку.
— Генерал-майор Михаил Петрович Борисов, — прогремел лейтенант. Затем тихо по-русски пояснил генералу, что мужчина и женщина — единственные здешние учителя. Когда генерал представился и седому учителю, лейтенант так же громко, чтобы слышали все — и дети и взрослые, — перевел на венгерский слова своего командира. — Мы затем и пришли, чтобы восстановить справедливость. Трудовой народ не потерпит, чтобы дети его коченели от холода. Но пусть он зорко следит, чтобы у школьного очага не пригрелись паразиты.
Генерал почтительно приложил руку к папахе и собрался было уйти. Но вдруг заметил прошмыгнувшую за спиной учительницы маленькую добытчицу дров. Генерал шагнул к ней, нагнулся и поднял на руки.
Девчушка испуганно заплакала. Генерал, успокаивая, что-то шептал ей на ухо. Вынув носовой платок, осушил заплаканное личико малышки, потом тем же платком насухо вытер перепачканные, озябшие ножонки девочки.
Перевод с венгерского Т. ВОРОНКИНОЙ
Рышард ЛИСКОВАЦКИЙ (ПОЛЬША)
НЕМНОЖКО О ГОСПОДЕ БОГЕ, НЕМНОЖКО О ТОВАРИЩЕ МАЕВСКОМ
Я хорошо помню эту историю, ибо произошла она именно в тот день, когда должно было состояться освящение нашего алтаря. Ксендза мы привели издалека, с улицы Гданьской, из того маленького костела, где по воскресеньям бывала такая же давка, как в трамвае перед комендантским часом. Ксендз, совсем дряхлый старик, едва плелся, а мы рассказывали ему о нашем алтаре. Шепотом. Забывая о том, что находимся не в костеле или ризнице, а на одной из улиц оккупированной Варшавы. Вот мы и говорили, перебивая друг друга, а ксендз, возможно, даже не понимал нашей возбужденной болтовни: «А столик, на котором стоит распятье, пожертвовала пани Молейкова, а распятье, которое стоит на столике, пожертвовал пан Ковалик, инвалид первой мировой войны, малость глуховатый, но примерный христианин, а четыре подсвечника накладного серебра принесла жена парикмахера, а вазы мы купили на собственные деньги, выручку от проданных яблок, целую неделю воровали, но это, должно быть, не грех, ведь мы хотели, чтобы наш алтарь выглядел прилично, а цветы принесла пани Шленская из своего сада, принесла, хотя всем известно, какая она скупая, а коврик пожертвовал домохозяин пан Розенфельд, и теперь наш алтарь загляденье, сейчас увидите сами, святой отец, и помещается этот алтарь в беседке, которая стоит посреди двора».
Таким манером развлекая ксендза до самой нашей улицы Марии Казимеры, мы привели его в наш двор, где собралось уже порядочно народу. Ксендз был встречен весьма сердечно, а Молейкова приложилась к его ручке и громко провозгласила как бы от имени всех жильцов: «Слава Иисусу Христу, приветствуем вас, достопочтимый отец, и просим освятить наш алтарь, чтобы мы могли каждый вечер возносить мольбы господу богу». Ксендз возложил руку на плечо Молейковой и долго молчал, а все начали беспокоиться, ответит ли он вообще на это приветствие. Ибо отдавали себе отчет в том, что наш алтарь возник одним из последних на улице Марии Казимеры, если вообще не на всем Маримонте. Во всех соседних дворах уже месяцами раздавались по вечерам литании и боговдохновенные песнопения. Так, может, ксендз сердит на нас за то, что мы долго не приобщались к этим христолюбивым и как-никак национальным обрядам. Но наконец послышался голос ксендза, и все вздохнули с облегчением. Ксендз зажмурился, словно желая получше сосредоточиться, и изрек нижеследующее: «Я радуюсь, дети мои, что в эти тяжкие времена вы не забыли о боге. Бог тоже вас не забудет. Помните, ныне нам, как никогда прежде, необходима глубокая вера, чтобы противостоять всему, что жестоко, богопротивно и тешит сатану. Так ведите же меня к своему алтарю».
