Весь из себя! - [20]

Наконец встал во весь рост на узком карнизе, прилип сплюснутым лицом к стеклу. Плотоядно, кровожадно, людоедно впился в кабинетные сумерки.

Из кабинета, из самого дальнего угла, вжавшись в шкаф, стиснув телефонную трубку, на Мареева смотрел лунно-зеленый Матвей. Сокурсник, однокашник, начальник. Матвей Кириллов. Он был постыдно — до визга устрашен.

Мареев показал ему на шпингалет. Кириллов обморочно замотал головой: нет! Мареев показал, что сейчас как ахнет ледорубом по окну, хуже будет. Кириллов полумертво кивнул и побрел отпирать. Спиральный телефонный шнур поволокся за ним, потом натянулся, натянулся. Шпингалет звякнул.

Мареев впрыгнул в кабинет. Кириллова упруго отбросило назад, в угол и шнур сработал, и… флюиды.

— Положите на место! — сладострастно отомстил судьбе Мареев.

Кириллова стала колотить икота, трубку он выронил.

— Вы знаете, кто я?! — еще отомстил Мареев.

Матвей старался запихнуть икоту вглубь, меленько и часто затрясся. Повисла дрожащая слюна.

— Вы знаете, для чего я здесь?!

Глаза у Матвея — сплошные зрачки. У страха есть порог. За ним — уже сумасшествие. Кириллов был на этом пороге.

Мареев сбавил. Азарт растворился. Стало неловко, неуютно, негоже. Он повернулся спиной. Дедом-Морозом был Мареев! Дедом-Морозом, залетевшим поздравлять двенадцатилетнего верзилу и плетущим про Северный полюс, Снегурочку. А верзиле — уже десять и диплом победителя викторины «Звери, птицы, люди». Неловко, неуютно, негоже. Но вдвойне, втройне, ВТЫСЯЧЕРНЕ — если верзила лупает восхищенными ресницами и… верит!

И все же фальшрадость от Деда-Мороза ВМИЛЛИОННЕ переносимей, чем фальшужас от Бэда. Ужас, когда железный Матвей бросает Люську одну дома («Улетел! Самолетом!» — Марееву ли не знать Люськин голос и уровень ее внеслужебных отношений с Кирилловым). Ужас, когда железный Матвей сидит при потушенных огнях в своем рабочем кабинете, надеясь, что здесь не достанут, и покорно дожидаясь, когда достанут. Ужас, когда ни рубаху нет сил рвануть, если уж пропадать, ни… тюкнуть по темечку, если уж к тебе повернулись спиной.

Тюкни! Тюкни же!

Мареев ждал этого избавления. Лучше получить по темечку от сокурсника, однокашника, начальника, чем наблюдать, как сокурсник, однокашник, начальник, растекается в слюни и сопли.

Сзади ворохнулось. Мареев не выдержал, обернулся, чтобы упредить удар. Кириллов сидел на полу, ноги не выдержали. И на удар Матвея не хватило.

— Откуда?! — безадресно ярясь, заорал Мареев. Вцепился в ворот рубашки, приподнял Кириллова. — Откуда ты знаешь, кто я?!!! Откуда ты знаешь, для чего я здесь?!!

— Глблг… Блгб… — Матвей захлебнулся, проплевывая сквозь икоту, тыкал пальцем куда-то в сторону.

Мареев отпустил его, шагнул в указанном направлении.

Стол. Рабочий стол начальника. Верхний ящик.

— Здесь?!

— ЛГБГЛГ…

Он гремяще выдвинул ящик. Листок бумаги внутри. И взрезанный конверт. Больше ничего…

АНАНИМКА

«потому что я женщина слабая и боюс. Но скажу потому что не могу молчать и выдерживать. Что была в преступной связи с Мареевым К.А., который обманной внешностью заманил, а типерь не знаю кого родится. Потому что застукала его за сиансом связи, а тогда он сказал: все равно убью, а пока чтобы знала, никакой я не Мареев, а космический субъект и у меня задание. Какое задание он тоже сказал потому что сказал: никому не успеешь продать, раньше убью.

Его звать Бэд. И начальник у него Командор. У него поручение от ево начальника, чтобы проникнуть в институт, втереться в доверие, а потом захватить Тринажер потому что с ним можно всеми управлять. Но незаметно и никто не заметит, что уже все под властью другой, космической.

А Кириллова сказал убить. Потому что он заметит и поймет потому что слишком много знает. И смеялся так, что я боюс, потому что сказал: Кириллов ничего не подозревает потому что у меня внешность его друга Мареева К.А. Но надоело в чужом ходить и осталось Кириллова быстро убить и тогда Тринажер захватить потому что Командор его торопит.

И сказал: потом тебя убью, сука, чтоб не заложила.

Не подписываюс потому что боюс, а волноваться нельзя хотя не знаю что потом родится от космического субъекта, если раньше не убьет, а лучше бы убил.»

У Мареева случился общий спазм — в горле, в животе, в руке. Схватило. Бумажка захрустела в судорожном кулаке, теряя вид документа и обретая совсем иной вид. Схватило.

А он-то, Мареев, с Ящиком возился, мудрил. Решал техническую задачку по созданию иной сущности. А никакого Ящика и не надо. Чирк-чирк — и готова иная сущность!

Мареев насекомо шевелил пальцами, вбирая в кулак бумажку. Потом разжал. Комок вдохнул воздуха, бесшумно распустил лепестки. Мареев снова придушил «ананимку». Мыслей не было, так, только… прострелами: Ада! Липа! У-у, б-б… бабье!

— Костик. Ко-о-остик! — протяжно капнул голос Кириллова в пещерной тишине.

Мареев сидел с чучельным блеском в глазах, в чучельной неподвижности, и восприимчивость к внешнему раздражителю тоже чучельная.

Внешний раздражитель, Кириллов, что-то говорил, то ли оправдывался, то ли обвинял. Лил пыльную воду из графина в стакан, подносил Марееву, выхлебывал сам, не допросившись реакции. Опять оправдывался. Обвинял. Убеждал. Разубеждал.