Версия Барни - [114]

…от Стэна Микиты удар клюшкой в начале первого периода…

— Отец подарил мне колечко с ониксом и жемчужное ожерелье с таким же браслетом и сережками. Я сходила к Бирку, мне все оценили — и нечего на меня так смотреть, вовсе я на деньгах не помешана, мне пришлось: ведь надо же застраховать, — и там сказали, что все вместе стоит полторы тысячи долларов, а это ведь был год-то еще только тысяча девятьсот сорок седьмой, так что сейчас — сам понимаешь. Еще он подарил мне туалетный набор из чистого серебра от «Маппена и Уэбба» — до сих пор у меня на трюмо стоит, и не ставь туда больше, пожалуйста, свои стаканы с виски, они на старинной коже оставляют круги, хотя тебе-то, конечно, все равно. А моя бабушка подарила мне первую в моей жизни норковую шубку с такой же муфточкой, правда, муфты теперь не носят — жаль, правда? Но я с ней ни за что не расстанусь. Да ты опять читаешь!

— Вовсе нет.

— Тогда почему ты сейчас передвинул кофейную чашку?

— Да я тут разлил немножко.

— А вот скажи-ка мне одну вещь. Ты уходишь в четверг вечером на хоккей, смотришь игру, знаешь, кто какой гол забил, а на следующее утро лезешь в спортивный раздел газеты. Зачем? Думаешь, в газете счет другим окажется?

— Ты собиралась рассказать мне свой сон.

— Тебя мой сон не интересует.

— Еще как интересует.

— Потому что он про тебя?

— Да господи боже мой, ведь не я поднимал эту тему.

— Я скажу тебе, что интересует меня. Две недели назад Сильвия Горнштейн видела тебя в отделе женского белья в «Холт Ренфрю», она говорит, ты покупал шелковую ночную рубашку, тебе упаковали ее как подарок, а потом — и вот как раз это-то меня и интересует — завернули в посылочную бурую бумагу, словно ты собрался ее кому-то отправлять по почте. Так что этот подарок был явно не мне. Так кому же, а?

— Вообще-то…

— Да кончится это когда-нибудь или нет?!

— …у Ирва Нусбаума скоро годовщина, он позвонил мне из Калгари и попросил купить подарок его жене и отослать ей.

— Лгун, лгун, лгун!

— Что ты мне сцены закатываешь!

— И кто же из твоих так называемых актрис надевал ее для тебя вчера ночью? Тебя дома не было до четырех утра!

— Между прочим, я был вчера в баре с Джоном и Заком, так что, если хочешь, можешь это проверить.

— Да пошел ты к чертовой матери! — вскочив с места, выкрикнула она.

…и тут «пожарник» Хабс переводит игру ближе к воротам «Ястребов». Вовремя подоспевший Большой Жан Беливо отличной передачей скидывает шайбу Дики Муру, и «Бум-Бум» с неудобной руки производит удар по воротам Глена Халла. Нет, дальнобойные стрельбы с таким голкипером не проходят, но тут Беливо, приняв точный пас от Дуга Харви, выкатывается один на один с Холлом. Бабах, бабах, бабах — 5:1 в нашу пользу!

14

Вторая Мадам Панофски забарабанила в дверь душа.

— Тебя к телефону, — крикнула она. — Твой отец.

Иззи сказал:

— Ты собирался взять меня сегодня на хоккей? Подарок что надо. Чертовы «Рейнджеры». Наверное, не нашел больше, с кем сходить… Так вот: я пойти не смогу. И ты не сможешь. — Тут он прервался, чтобы высморкаться. — Кончено дело.

— Какое дело?

— Страдания твоей бедной матери. Вчера ночью она во сне отошла, и я скорблю.

— Вот только выдумывать не надо.

— Слушай, поимей немного уважения. Видел бы ты ее, когда мы только поженились. Она была о-го-го! Шли годы, у нас бывали размолвки, ни у кого без этого не обходится, но дом в чистоте она держала всегда. По этой части у меня к ней нет претензий.

Зато у меня претензии имелись. Когда я был мальчишкой, отец дома бывал редко. На ужин я чуть не каждый день ел макароны с сыром, а по особым случаям мать варила сосиски и давала мне с комковатым картофельным пюре, посыпанным кукурузными хлопьями. Что она для меня действительно сделала, так это записала в школу чечетки «Мистера Тритатуша», который дважды привлекался за приставания к мальчикам. Она лелеяла в душе мечту услышать меня когда-нибудь по радио в передаче Майора Боуза «Час молодых талантов»[283], и чтобы я потом прославился, но, когда я провалил местный отборочный тур, ее интерес угас. Ближе всего мы с ней сошлись, когда она уже совсем выпала из реальности и пребывала в лечебнице. Я заходил к ней в комнату, затворял дверь, нахлобучивал канотье и, жонглируя тростью, откалывал у ее кровати чечетку под такие песни, как: «Гоните мух, идет пирог с повидлом» или «Позитив — это ключ к процветанию, негатив — это путь в никуда» — эту песню Бинга Кросби она особенно любила. Она радостно повизгивала, хлопала в ладоши, слезы струились по ее щекам, а мое настроение то подымалось (наконец-то я нравлюсь маме), то падало до гнева на нее за то, что она настолько, черт ее подери, глупа.

На похоронах Иззи всплакнул — не исключено, что только ради двоих ее братьев с женами, прилетевших из Виннипега, откуда мать была родом. Мои дядья, которых я не видел со времен бар-мицвы, были людьми респектабельными. Милти был врач-педиатр, а Эли — адвокат, и оба они сразу прониклись расположением ко Второй Мадам Панофски.

— Насколько я понял, — сказал ей дядя Эли, — ваш отец — добрый друг мистера Бернарда. На будущей неделе мистер Бернард собирается произносить в нашей синагоге речь, посвященную сбору пожертвований. Скажите отцу, что, если я могу быть чем-нибудь полезен, мистер Бернард может мною располагать.