Вершина Столетова - [3]

Сняв мешок, Максим оглядел комнату и нашел в ней тот же самый порядок, какой был при нем, до войны. Только прибавилась рамочка с фотографиями, которые он присылал с фронта.

— Что же ты не прописал ничего? — сияющими от слез глазами глядя на него, говорила Наталья. — Разве так бы тебя встречать-то надо?

— Ну, велика важность, — отмахнулся Максим. — А Костик спит? Пойду взгляну.

Он прошел в горницу и зажег висячую лампу-«молнию».

В небольшой кроватке под перекрученным, сбившимся к одной стороне одеялом спал сын. Максим постоял над кроватью, всматриваясь в такое знакомое и уже чем-то новое, повзрослевшее лицо, потом наклонился и поцеловал полуоткрытые губы. Сын наморщил нос, заерзал головой по подушке, точно хотел увернуться от чего-то, и открыл глаза.

Во взгляде его, сначала сонном, безразличном, Максим увидел все возрастающую тревогу и даже страх.

— Что, не узнаешь? — улыбнулся Максим.

Сын все так же тревожно, со страхом продолжал смотреть на него и молчал.

— Родного отца не признаешь, разбойник? — переспросил Максим.

Тогда только сын вскочил с постели и с криком бросился к Максиму на шею. Но, очутившись на руках, он снова уставился внимательным взглядом на Максима.

— А это… Ведь у тебя не было…

— Чего не было?

— Да вот этих, — Костик осторожно потрогал пышные Максимовы усы.

— А-а, — рассмеялся Максим, — вон тут в чем дело… Так гвардейцам же без усов нельзя. Им усы по штату положены.

— А ты разве гвардеец?

— Ну а как же? Вот и значок, читай.

— Гвар-дия, — по слогам прочитал Костик и опять посмотрел на отца, посмотрел таким взглядом, точно еще только впервые теперь разглядел его.

— А пойдем-ка, брат, покажу, что я привез!

Спустив с рук сына, Максим вернулся с ним в переднюю. Там Наталья уже успела убрать в угол корыто и белье, вытерла пол и, надев белую кофточку, закалывала на затылке распустившиеся волосы.

— Я, брат, вам с мамкой такие штучки сейчас покажу, что закачаешься, — говорил Максим, подходя к чемодану и открывая его.

Сыну он достал блестящий лаком заводной автомобиль, а жене — кофейного тона, с дырочками и кожаными цветочками туфли.

— В самом шикарном магазине в Праге купил.

— Да ты что, Максим, — принимая подарок, смущенно проговорила Наталья. — Где же я их такие-то носить буду? Уж больно нарядны…

Наталья уложила туфли в коробку, закрыла ее и поставила на полочку, рядом с тарелками и чайной посудой.

— Ой, Максим, — вдруг спохватилась она, — ты же небось есть хочешь. Сразу-то не сообразила от радости.

Сели ужинать. Щи уже поостыли, да не так и голоден был Максим, а все равно ел с большим удовольствием. Про кашу и говорить нечего: где еще отведаешь такой разварной, такой душистой каши, кроме как дома! Один хлеб разве был нехорош: темный и сырой, как глина, откусишь — все зубы видно.

— Ну, кто тут бригадирит сейчас за меня? — спросил Максим, поднимаясь из-за стола. — Как Иван Ильич артельные дела ворочает?

— Хоть и не шибко, а дела идут. — Наталья собрала посуду и отнесла к печке. — Иван Ильич мужик хозяйственный, экономный…

— Ничего! Вот наш брат фронтовик съедется — завернем дела…

Когда ложились спать и жена, забравшись под одеяло, положила свою голову, как это и всегда раньше делала, на большую, сильную руку Максима, он снова испытал то самое ощущение, которое охватило его, когда он с горы увидел мигающие огоньки своей деревни: что-то старое, давно забытое и переживаемое сейчас с новой силой…

Проснулся Максим на другой день от какого-то щекотливого прикосновения к лицу. Открыв глаза, он увидел Костика, так же как и вчера, осторожно трогающего рукой его гвардейские усы.

— Ах ты, шельмец! Ишь игрушку нашел.

Жены на постели не было.

— Мамка сказала, что к обеду будет. Ну, я пошел.

Повесив через плечо противогазовую сумку с тетрадками, Костик важно зашагал к выходу.

Встав с постели, Максим, по солдатской привычке, начал было заправлять ее, но, вспомнив, что он дома и что теперь есть кому убирать кровать, рассмеялся сам над собой, накинул сверху одеяло и пошел умываться, по дороге еще раз снова оглядывая комнату, как бы убеждаясь, что все на своем месте.

Умывшись, он достал из чемодана еще почти совсем новенькую шерстяную гимнастерку и, звеня орденами и медалями, навешанными по обеим сторонам груди, надел ее. Времени было немного, и он решил пока сходить в колхозное правление, повидать однодеревенцев, показаться самому.

На улице было малолюдно. Разве что ребятишки выбегали чуть не из каждого двора, чтобы поглазеть на его ордена и послушать, как красиво перезваниваются они на ходу. Некоторые, пропустив Максима, но еще как следует не наглядевшись на его награды и лихие усы, снова забегали вперед, обгоняя его.

В правлении тоже, кроме счетовода да девчонки-учетчицы, никого не было.

Максим пошел на околицу, где располагались дворы и всякие колхозные службы, — там уж наверняка народ должен быть.

На фермах, у складов и впрямь было людно, оживленно. Стучали веялки, из свинарника доносился хрюк и визг, в кузнице звонко, весело пела наковальня.

Везде, это сразу бросилось в глаза Максиму, везде — и на дворах, и около веялок, и даже на конюшне — работали бабы. Подновляли, обмазывали стены телятника — тоже бабы. Даже подтесывала что-то там, не то дверной косяк, не то притолоку, молодая девчонка. Трактор стоял около кузни — в моторе его копалась тоже девчонка. Разве что в самой кузне работал все тот же дед Сергей да с ключами по складу ходил вернувшийся по ранению около года назад сосед Прилукиных — Федор Хорев. Ну, еще троих или четверых мужиков, не считая молодых, допризывного возраста, ребят, встретил Максим.