Вероятность полёта - [4]

Видимо, электрический свет в вороньем гнезде на дереве и безудержный вой моего друга — мы с ним успели выпить на брудершафт — сильно кое-кого обеспокоили. Видно было, как по кухне встревоженно ходит Лидочка и куда-то старается дозвониться. Но нам с котом было хорошо, меня ничто не тревожило. В общем, забавный был кот, и предложение его было не самым плохим. Но я не ощущал себя котом. Наверное, в цепочке метаморфоз моего эмбрионального развития не присутствовало кошачьей стадии. Коты не могут летать. Я ему так и сказал. И тогда он обиделся. Заглянул зачем-то единственным глазом в горлышко пустой бутылки из-под армянского коньяка и с силой швырнул ее вниз. Заорала сигнализация. Я высунулся из гнезда и с ужасом обнаружил, что ветровое стекло Лидочкиной машины покрыто трещинами. Но коту все было нипочем. Он стал горланить народную песню «Черный ворон», иногда в такт подрыгивая ногой. Он сыто икал, а в когтистой лапе намертво был зажат огрызок краковской колбасы с куском веревки на конце — даже не заметил, когда он успел ее достать из рюкзака. Я решил было взять его за шкирку и вышвырнуть из гнезда, но потом передумал, ведь это все-таки был Лидочкин кот. Решил оставить пока. Через некоторое время сигнализация отключилась, кот неожиданно громко и раскатисто заурчал, и под шум дождя мы с ним в обнимку быстро уснули.

Проснулся я от того, что где-то внизу, под изрядно облетевшей за ночь липой, раздавался нервный Лидочкин голос. Ей вторил довольно озабоченно незнакомый мужской мягкий басок. Мне сразу вспомнились все наши с котом ночные безобразия. В самой тональности их разговора я угадывал что-то крайне неприятное для себя. Лидочкин рыжий кот продолжал спать. Может, притворялся, на усах его прозрачными каплями висела утренняя роса. Я осторожно выглянул из гнезда.

— Вот, вот он, господин сержант! Видите?!

Внизу на мокром асфальте стояла Лидочка в черном элегантном пальто и, задрав голову вверх, протягивала в сторону гнезда руку в коричневой кожаной перчатке. Рядом с ней в серой полицейской форме стоял участковый с автоматом и тоже смотрел наверх.

— Всю ночь не давал спать, горланил песни, светил в окно фонарем.

Внизу, помимо Лидочки и полицейского, собралась небольшая толпа из жильцов, незлобливой лифтерши из третьего подъезда и дворника-узбека. Оказалось, потерпевших гораздо больше, чем можно было предположить. Я попытался растормошить кота, но он потянулся, как это делают по утрам все обычные коты, и не проронил ни слова. Способность говорить бесследно исчезла. Он смотрел на меня равнодушно единственным глазом и не издавал ни звука. Похоже, отдуваться за все нужно было мне одному.

— Вот, они мусор бросали, гадили прямо с дерева… — говорил дворник-узбек, явно имея в виду меня одного и показывая темные пятна на асфальте.

Полицейский поморщился, что-то записал в блокнот.

— Кота за хвост тянули… — продолжал перечислять дворник мои преступления.

Оставался только один путь к спасению — быстрее проникнуться сознанием вороньего полета и улететь навсегда. Толпа все увеличивалась, обсуждалось, каким путем я мог попасть в птичье гнездо и как меня теперь снимать с дерева. Предлагали меня по снятии арестовать и отправить куда надо. Дворник-узбек видел в моих поступках только хулиганство, незлобливая лифтерша из третьего подъезда — сумасшествие, большинство жильцов — и то и другое одновременно. Однако интересно, что ни Лидочка, ни даже полицейский не попытались со мной вступить в прямой контакт. Все точно забыли, что я все же был человеком, что обнадеживало. Это обстоятельство я приписывал своему постепенному перевоплощению в птицу. Значит, я уже даже в их представлении не совсем человек, а уже перешагнул некую черту, был за гранью. Я чувствовал, что воронья способность к полету скоро во мне проснется и я смогу от всех улететь, куда захочу, насовсем.

— Как же… он у меня в квартире прописан! — вдруг сказала в полной тишине Лидочка, размазывая по щеке черную от туши слезу.

Полицейский опять что-то записал, о чем-то тихо снова спросил Лидочку. Тут она вдруг забыла свои слезы, положила руку на бедро, приосанилась и произнесла с каким-то неуместным воодушевлением:

— Так он же сказал, что любит меня! Он же в любви мне признался!

И все жильцы, и даже незлобливая лифтерша согласно загалдели, закивали. Поднялся возмущенный ропот. Все опять задрали вверх головы, выискивая меня наверху.

— Эх, гражданочка! Какая же это любовь! Смотрите, куда он от вас залез! Да еще машину вашу разбил!

Дальше полицейский, не давая Лидочке ответить, поинтересовался, не пропало ли из дома что-нибудь. Та ответила, что все на месте, только нет бутылки коньяка и рыжего кота, которого я, по ее словам, в гнезде удерживаю насильно. Я стал понимать, что, если не успею улететь, пойду по статьям — всех не перечесть. Обстоятельства складывались не в мою пользу. А Лидочкин кот сидел как ни в чем не бывало в гнезде и, не обращая на меня внимания, умывался.

— Давай, иди отсюда! — прошипел я ему и подпихнул ногой.

Он вспрыгнул на край гнезда, на котором давеча сидел ворон, обернулся, прощально сверкнув зеленым глазом, и пошел-пошел, довольно ловко цепляясь когтями за ветку, несмотря на вчерашний перебор с алкоголем, потом легко запрыгнул в форточку Лидочкиного окна и исчез за темнотой стекла. Маневр кота не остался незамеченным. Лифтерша из третьего подъезда погрозила мне снизу пальцем, сказав, что все равно это мне даром не пройдет. Полицейский проводил кота взглядом и стал инструктировать Лидочку, что ей делать, если я вдруг спущусь с дерева.