Остров был сам по себе. Волны тоже были сами по себе, как, впрочем, и ветер, и закатное солнышко, льющее розовато-золотой искрящийся свет на восток. На западе горы были грязно-синими, а на востоке темнели изумрудные массы воды, в которых тонули потоки света, и еще там был остров. Все перемещения воздуха, воды и света никак не зависели от его воли, присутствия, желаний, но вот остров был объектом его вожделений. Он был похож на большую черепаху, поднявшую из моря массивную голову. Казалось, эта широкая каменная голова немного косит в его сторону. На ней были видны и расселина‑глаз, и хорошо очерченный каменными трещинами клюв. А на вершине ярко‑розового панциря что-то ослепительно сверкало, манило, дразнило его. И ему думалось отчего-то, что там должно быть какое-нибудь зеркало, в которое ему нужно будет непременно посмотреться. Черепаший панцирь был пологим и широким, воды моря были теплыми, набегающий ветерок ласковым…
Оставалось только прыгнуть в волны и поплыть, но он медлил. Он понимал, что, вероятно, обманывается в оценке расстояния. Пространство вокруг острова мягко скрадывалось, до него, казалось, рукой подать. Оставалось только ответить самому себе, зачем это нужно. Но ответов было слишком много: в разное время жизни он по‑разному отвечал на этот вопрос. Он решил, что у него будет достаточно времени, чтобы обо всем подумать, пока будет плыть до острова, и прыгнул в воду…
Тело слушалось отлично. Он обожал это слияние с водой. Все эти бесцельные перемещения объемов воды он использовал, чтобы плыть с наименьшей затратой сил. Он никогда не встречал на море пловца лучше себя. Люди в большинстве своем плавают плохо, а потому боятся расстояния, пространства, глубины. Вода, свет, волны и остров уже не были сами по себе. Они стали частью его, стали реальностью, частью сиюминутной головоломки по имени «жизнь». Нужно было учитывать мелочи, присутствовать здесь и сейчас каждое мгновение. Все зависело от его навыков держаться на воде и умения перемещаться в водных толщах, и он плыл по-лягушачьи, брассом.
Белесое песчаное дно долго и полого уходило в глубину. Сначала оно просматривалось хорошо. Несмотря на то что еще было по-вечернему светло, в морской глубине тяжело копились сумерки. Иногда он переходил на кроль, но потом снова плыл брассом. Плыл, глубоко подныривая, выбрасывая из легких в толщу воды суетливые воздушные шарики. Он следил, как пузыри проворно устремлялись к поверхности, и ему это нравилось. На дне стали появляться огромные камни, поросшие длинными черно‑бурыми водорослями. Форм они были порой самых фантастических. Казалось, это согнулись и застыли на дне большие косматые животные. Водоросли медленно колыхались в такт перемещениям придонных полупрозрачных водных масс. Он медленно проплывал над ними, но остров не приблизился ни на шаг. Как возвышался розовым черепашьим панцирем над водой, так и продолжал возвышаться. Не стал нисколечко больше, только розовый свет сделался чуть бледнее, да у основания черепашьей головы, кажется, начала различаться полоска прибоя.
Лидочка вышла на пляж с романом Ольги Грушевской «Лента Мёбиуса». Фигурка у нее была стройненькая и беленькая, не тронутая загаром. Вся она была такая летняя и светленькая, словно солнечный зайчик. Она постелила голубенькое полотенечко на белый, словно некий странный остов, лежак, но не спешила растянуться под палящим солнцем. Она оглянулась: с одной стороны поднимались каменистые горы Иудейской пустыни, а с другой сквозь лазурное пространство Мёртвого моря розовела в пыльной красноватой дымке Иордания.
— Ах, неужели здесь ниже уровня мирового океана аж на 500 метров? — сказала она, морщась от ослепительного солнца.
— Ну что-то вроде этого, — ответил он, рассматривая на берегу нагромождения каменных глыб, сплошь покрытых удивительными по красоте белыми соляными розочками.
— Здесь невозможно утонуть, — зачем-то сказал он.
— Ах, милый! Не заплывай, пожалуйста, далеко! — сказала Лидочка и отправила ему горячий, словно знойный ветерок, воздушный поцелуй.
И, намазанная жирным маслом для загара, она растянулась на лежаке с романом в черно-белой обложке, соблазнительная, блестящая. Сзади нее поодаль на таком же белом лежаке лежал толстый бородатый человек в черных очках, который, казалось, с интересом следил за ними, вернее, за Лидочкой. Почти у берега по пояс в воде стояли несколько старичков и вели какие-то свои разговоры.
Гладь Мёртвого моря почти не нарушалась. Ни дуновения, ни волны, только прозрачная до самого соляного дна толща воды, словно бы мыльной на ощупь. Он погрузился в жидкий горячий кисель, который активно старался его вытолкнуть. Попробовал встать ровно, как поплавок, помогая себе руками, но его выбросило из воды по пояс. Нужны были новые навыки плавания в такой плотной воде. Нельзя было брызгаться, потому как даже мельчайшая капля этого насыщенного соляного раствора жгла глаза. Он медленно шевелил руками, думая, как снова научиться плавать. Можно было в воде сидеть, лежать, но чтобы перевернуться на живот, не поднимая брызг, приходилось поджимать колени, а потом тихонько поворачиваться вниз лицом. Так можно было не намочить голову.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
