Вероломство - [110]

— Нет, мне не нужен десяток. Мне дорога та.

— Так благодари Бога, что не придется сильно тратиться.

— Сколько мне набежало?

Дженни улыбнулась.

— Если ты говоришь о своей доле, лучше спроси об этом Софи.

— Почему не Ребекку?

— Это дело я устроила с Софи. Ребекка с ее блэкберновской правдивостью сообщила бы тебе обо всем, а я этого не хотела. Мне хотелось помочь девочкам, а извлекать выгоду для себя, продавая дорогие тебе вещи, — нет, это не для меня.

Томас улыбнулся, привстал и поцеловал ее в щеку.

— Не знаю, кому звонить в первую очередь: Софи или агенту по доставке билетов.

— Значит, приедешь?

— Полагаю, если не помру в ближайшие две-три недели.

— Дети будут в восторге. Ах, Томас… — Голос ее дрогнул, она поняла, что вот-вот опять расплачется. — Не уверена, что приедет Ребекка, но на нее ты уже вдоволь насмотрелся. Если у нее есть голова на плечах, то она должна поехать в Сан-Франциско. Завтра Джед увезет Май домой. А я положила на него глаз как на будущего зятя еще тридцать лет назад.

— Где сейчас Ребекка?

— Во Франции, — вздохнула Дженни.

К отвращению пуристов[26], что сидели за соседним столиком в кафе-шантане, Ребекка потягивала из высокого стакана охлажденный кофе с молоком и пыталась расшифровать статью в утреннем выпуске «Монд». Наконец она протянула газету сидевшему напротив Жану-Полю Жерару.

— Мой французский меня подвел. Правильно ли я ухватила основное?

Жан-Поль мельком взглянул на заголовок и улыбнулся:

— Вероятно.

За последние десять дней он сильно переменился. Он все-таки лег в больницу, где из его ноги извлекли пулю, но вопреки советам докторов выписался, как только покинул операционную. Весна в Париже всегда похожа на сказку. Опираясь на палку, он водил Ребекку из одного уголка родного города в другой. Она как-то прожила в Париже полгода, но по-настоящему так и не видела его красот.

Он рассказал Ребекке о Гизеле, о том, что он был ее «капризом», ее желанным ребенком. Но Гизела не хотела, чтобы отцом стал кто-нибудь из ее любовников. Она мечтала о честном, умном, добром мужчине… о друге. В конце 1934 года Гизела отправилась поразвлечься в колониальный Сайгон и там узнала, что Эмилия Блэкберн скончалась в прошлом году. Томас был безутешен. Гизела хорошо знала Эмилию и ее супруга. Она раскрыла объятия Томасу. И решила: он. Он будет отцом ее ребенка!

Так и случилось.

Честная, открытая женщина, она обо всем рассказала сыну, но добавила, что Томас даже не догадывается, что она забеременела от него. И взяла с Жана-Поля обещание сохранить тайну.

— Он так и не узнал? — спросила Ребекка.

— Нет, и я обиделся на него за это. Мне казалось, что он должен был увидеть во мне себя. Но, дав обещание Гизеле, что я мог сделать? Я так ничего и не сказал.

Сложив газету, он сделал несколько глотков горячего черного кофе.

— Сдается мне, — сказал он, взглянув на Ребекку из-за чашки, — что Лувр получил анонимный дар. Камни Юпитера императрицы Елизаветы.

— Я так и думала.

— Дар поступил с машинописной сопроводительной бумагой, в которой говорилось, что императрица — эксцентричная особа — любила прогуливаться среди коттеджей на Ривьере. Это было в начале девяностых годов прошлого века. И вот как-то вечером она повстречала маленькую девочку, не испугавшуюся этой странной, богатой и могущественной женщины. Они проболтали до рассвета, и за это императрица подарила девочке «красивые цветные камушки» в футляре, в знак благодарности за минуты дружбы и покоя.

— Это была мать Гизелы?

— Да.

Ребекка допила свой кофе с молоком и вытряхнула в рот две оставшиеся на дне льдинки.

— Вы получили камни у Давида Рабина?

Жан-Поль улыбнулся.

— Ты любезно включила меня в список доверенных лиц.

— И нелегально провезли их во Францию?

— Это было наиболее легким делом.

— Вы же знали, что я отдала бы камни вам. Вы могли бы продать их и получить баснословные деньги.

Он печально покачал головой. Взгляд его был направлен куда-то далеко-далеко.

— Не для этого я их так долго добивался. Они принадлежали Гизеле. Это было ее единственное достояние. Не просто достояние, а дар. Ее мать даже не думала продавать их. И Гизела не продала.

— И вы. В Лувре все, вероятно, стоят на ушах. Пытаются докопаться, от кого столь ценный дар. Что ж, они могут узнать захватывающую историю.

— Не спорю, — довольно проговорил Жан-Поль.

— Знаете, — задумчиво произнесла Ребекка, отвалившись на спинку стула, — вы могли бы оказать мне любезность.

— Все, что угодно.

Она засмеялась.

— Ловлю вас на слове, но лучше сперва выслушайте меня. Дед грозится завещать мне дом Элизы Блэкберн. Мне только этого не хватало. У меня достаточно ветхих построек. Нужно будет поправить забор, заменить трубы, арматуру, все побелить, покрасить… Вы могли бы избавить меня от всего этого.

— Ты не собираешься оставаться в Бостоне?

— Нет. Я не плачу за комнату уже два месяца. Дед, вероятно, вычеркнул меня из списка постояльцев. Я отпугиваю от него жильцов.

— Ребекка…

— Не говорите нет. Подумайте.

— Ты не понимаешь. У меня никогда не было отца. И я обещал Гизеле…

— Есть кое-кто, о ком вы забываете. Это Томас Блэкберн. Подумайте о нем, Жан-Поль. Может быть, и перемените свое решение. — Она вдруг весело улыбнулась, вскочила со стула и обняла Жерара, наплевав на странную картинку, какую они представляли: хорошо одетая молодая женщина с каштановыми волосами и потрепанный жизнью белоголовый мужчина, который выглядел лет на тридцать старше ее. — Я рада, что вы мой дядя.