— Вся эта история чересчур тово… — решил я вставая. — Если Верочка любит меня хоть капельку, как мне кажется, то всё равно я отниму её… Такое насилие — даже доблесть. Но насилие посредством нотариуса… добиться покорности и любви ценою денег… нет, гадко!
Одевшись, я решил придумать что-нибудь другое… но дверь отворилась, и вошли две дамы в шубках.
XII
— Верочка? M-lle Эмма!
Мне не хватало слов, и я не знал, что сказать… Я растерялся.
— По какой погоде! — начал я и посмотрел в окно, из которого ничего не было видно, кроме тумана, белого как вата.
Была смущена и Верочка. Она всё не поднимала глаз. Развязывая у подбородка ленты своей шляпки, она напряжённо улыбалась. Нежные, тонкие пальчики её, красные от холода, трепетали.
Я взял её перчатки, шляпку, муфту и клал то на диван, то на комод.
Помогая Верочке скинуть шубку, я спросил:
— Отчего же вы не раздеваетесь, m-lle Эмма?
M-lle Эмма сказала Верочке несколько слов по-английски.
— M-lle Эмма сейчас уйдёт, — проговорила Верочка прерывающимся голосом. — Она уйдёт, если ты… этого захочешь…
— О, да, да! — ответила m-lle Эмма.
— Зачем уходить?.. Куда?.. — спросил я. — Но… впрочем… Хорошо, Верочка, мы останемся одни!
Сказавши это, я с нетерпением стал ждать ухода m-lle Эммы, приписывая её присутствию своё смущение. Но как долго не уходит она! Как размеренно подошла она к Верочке, и как бесконечно то, что она ей говорит! А что она ей говорит? Отчего вспыхнули у Верочки щёки? Господи! Ну, пускай уж не уходит, если Верочка так краснеет!.. В висках у меня застучало, и я насилу понял, что m-lle Эмма уходит, уходит!..
Но когда мы остались одни с Верочкой, смущение усилилось. Мы сидели на диване и молчали.
— Не хочешь ли чаю, Верочка? — проговорил я.
— Нет.
— Можно подогреть… Я прикажу…
— Не надо!
Снова молчание.
Белесоватый день лил тусклый свет в комнату. Лишь зеркало в углу сверкало, и в нём отражалась фигура Верочки, с наклонённой головой, в красной шёлковой кофте, перетянутой кожаным поясом.
Мало-помалу брильянтовые серёжки в её ушах стали дрожать.
— Что с тобой, Верочка? — спросил я.
В ответ раздалось её рыдание — сначала тихое, сдержанное, потом громче. Она закрыла лицо руками и горько заплакала.
Я бросился к ней, упал к её ногам, обнял её колени, покрыл поцелуями её платье.
— Что с тобой, Верочка, милая? Перестань! Что с тобой?
Но она всё плакала. Её слёзы, за каждую каплю которых я отдал бы всю свою кровь, сжимали мне сердце невыразимой болью. То были истерические слёзы, потрясавшие её, слёзы, которых я никогда не забуду…
— О, ради Бога! Выпей воды! Верочка!
Она взяла стакан, но вода проливалась, и шёлковая кофта её намокла на груди и потемнела.
— Саша!.. Зачем… зачем… ты… обидел его!? — произнесла она, наконец, делая усилие над собою. — Ты его обидел… жестоко… ты разоряешь его… Саша! О, какая я несчастная! Смотри, милый брат мой, дорогой мой, голубчик, Сашечка, я тебя на коленях умоляю… Не ссорься с ним! — страстным, слезливым шёпотом заключила она и хотела опуститься на пол, но я удержал её.
Я встал и проговорил:
— Успокойся, Верочка. Никому я не желаю зла. Ты хочешь отклонить меня от весьма благоразумного поступка… — Правда, поступок неожиданный… Если б не обидное обращение дяди, никогда не пришло бы мне в голову… Но тут ещё одно обстоятельство замешалось… Что ж, сказать тебе всё прямо?
Сердце моё замерло.
— Мне показалось, Верочка, что дяде выгодно даже, если он поссорится со мной… с некоторых пор выгодно… Видишь ли…
Я остановился и продолжал:
— Он тебя любит. Но не как приёмную дочь, а как… прости меня, пожалуйста… как лю… как постороннюю девушку… Ну, и я тоже… Правду сказать, Верочка, я тебя с осени ужасно полюбил!
Я взял её за руку и крепко сжал; она смотрела на меня заплаканными глазами.
— Выпей воды, пожалуйста, Верочка, я боюсь, что к тебе вернётся припадок… Выпей!
Я напоил её из стакана как ребёнка.
— Если б я мог… если б, Верочка, милая, счастье моё, сокровище, если б я мог думать, что ты хоть столечко любишь меня, как я был бы спокоен!.. Но тут я стал ревновать тебя…
Жар разлился у меня в груди, бросился в лицо, зажёг щёки.
— Никогда не стал бы я ссориться с дядей… Верочка, видишь ли, если б за тобой стал ухаживать молодой человек, я не так бы мучился, как теперь, когда я думаю на дядю… Ах, какое это горе и терзание! Я терзаюсь, дядя терпеть не может, зачем я на глазах… Это всё его тревожит и раздражает, оттого что я подозреваю… Мне кажется, мы с ним видим друг друга насквозь! Для него лучше, если мы расстанемся!..
Глаза Верочки затуманились, но она молчала. Я сел и обнял её.
— Скажи же что-нибудь! Может быть я обижаю тебя неосновательно… Тогда прости меня. Но ты видишь, я люблю тебя и с ума схожу от любви… Я прилетел в Петербург для тебя… Не думай, что для денег… Это вдруг я выдумал предлог и чтоб отплатить чем-нибудь дяде. А я для тебя, для тебя! Я люблю тебя, Верочка! Рассей мои подозрения! Скажи, что я оскорбляю тебя, что я лгу, что ничего у тебя нет с дядей… Скажи!
Она молчала.
— Я жесток, Верочка, мне стыдно, что я пристаю так к тебе… Да что ж делать, когда я измучился, и у меня нет других мыслей и других разговоров. И ты сама пришла ко мне… Значит, и ты хочешь развязки… Хочешь, да?
