Вернуться в сказку - [219]

Здесь она чувствовала себя так, как будто бы находилась дома, хотя, парень знал это, родилась она в городке, подобном тому, где родился и он сам. Девушка говорила, что ей нравится здесь то, что в её дела никто не лезет, никто не пытается узнать, что у неё в душе. Кажется, она любила быть в одиночестве, любила чувствовать себя свободной от чужого мнения, от внимания… Она любила всё то, что может дать большой город человеку, и не любила то, чего этот город дать не может. Мария была будто создана для жизни здесь…

Мердоф пытался понять принцессу, но никак не мог этого сделать, несмотря на все свои усилия. Парень, на самом деле, стремился понять эту невозможную девчонку, что всегда поступала так, как хотелось именно ей, не прислушиваясь ни к чьему мнению. Наверное, тем, кто окружал её раньше, приходилось нелегко, не легче, чем тем, кто окружал Георга Хоффмана. Она была почти такой же. Невероятной, невозможной, постоянно раздумывающей над приказами и над тем, стоит ли их выполнять, и, если стоит, как сделать так, чтобы ей было выгоднее в итоге.

Наверное, именно поэтому они с графом так хорошо поладили… Он тоже не любил, когда ему что-то советовали, не любил поступать так, как велят, он был человеком военным по своей профессии, но солдат из него был никудышный. Беспрекословно, бездумно подчиняться приказам граф не умел. И Мария тоже. За ту неделю, что они пробыли в этом городке, девушка успела нарушить половину запретов, данных тем человеком, которого Хоффман поставил для проведения инструктажа. Айстеч ещё никогда не работал с таким человеком, как она. Никогда. И никогда не чувствовал себя так легко и хорошо и озадаченно одновременно. Здесь следовало называть её Моникой, мисс Эливейт, можно было даже придумать ещё какое-то прозвище к этому имени, но никак не Марией. Так было нужно. Пожалуй, это было одно из немногих правил, если не единственное, которое бывшая принцесса не торопилась нарушать, находясь в этом городе.

— Я понимаю, Мердоф, — говорила девушка с горечью, — понимаю, что я тебе до смерти надоела, но ничего не могу с собой поделать. Извини.

Правила нарушались сами собой. Будто бы случайно. И первое, что было сделано девушкой после прибытия в город — беседа с тем странным человеком, который, в итоге, оказался тем, кто может помочь им в этом деле. Айстеч раньше был уверен, что беспрекословное подчинение — залог наиболее лёгкой победы, но теперь он понимал, что это было не совсем так. Всё было не совсем так, как было внушено ему с детства. Дело было в том, насколько выгодно тебе послушание в данный момент, а не само послушание, как пытался ему доказать Льюис Айстеч, его отец. Всё было не так. Все убеждения, вдолбленные в голову Мердофу, полетели к чертям ещё в тот самый день, когда он впервые встретился с графом Георгом Хоффманом, человеком, который спас его, изменил, изменил настолько, что парень сам себя порой не узнавал. А, встретившись с Марией, Айстеч стал терять оставшуюся часть своих убеждений, принципов. Они стали казаться ему в корне неверными.

Впрочем, мисс Фаррел не нарушала приказов. Нет. Она просто по-своему выполняла их, не так, как привык Мердоф Айстеч за время своей службы сначала на доктора Леманна, потом — на Георга Хоффмана, совсем не так. Мария же сейчас сидела за столом и что-то увлечённо чертила на листе бумаги. Чертила так увлечённо, что Мердоф даже чувствовал себя одиноким в её присутствии. Она не замечала его сейчас. Как не замечала и чашку чая и плитку шоколада, лежащие около её правой руки. Айстечу было даже немного обидно из-за этого. Он надеялся, что она любил шоколад, во всяком случае, так казалось, когда они были у Хоффмана, девушка была готова съедать по несколько плиток за день, но сейчас…

Мысль о том, что Марии может просто надоесть шоколад за время пребывания у графа, приходит в голову к Мердофу только сейчас. Он едва удерживается от того, чтобы не стукнуть себя ладонью по лбу.

— Что рисуешь? — спрашивает парень, когда молчание кажется ему совсем невыносимым. — Я хотел сказать…

Мария оборачивается и с улыбкой показывает Айстечу листок, на котором начерчена какая-то схема. Приглядевшись, Мердоф понимает, что это схема одного из этажей дворца, в котором девушку приставили наблюдать за принцессой, кстати, тоже Марией. Парень был бы готов посмеяться, когда узнал это. Та Мария была тихой и доброй девушкой, похожей на сестру милосердия из того госпиталя, где он однажды провалялся. Принцесса занималась тем, чем и было положено заниматься принцессам — вышивала, танцевала, пела песни, священные гимны, читала романы, написанные лучшими писателями по мнению своих нянек, а не бегала вместе с непонятно кем по разным королевствам. Та Мария была идеальной принцессой, а эта? Его Мария, что сидела рядом с ним и смеялась, глядя на его реакцию на эту схему, и даже не замечала чай и шоколадку…

Мердоф смотрит на схему потрясённо, как будто, даже не понимая, что случилось. Хоффман говорил её достать, но… Айстеч думал, что для этого придётся украсть её, забрать откуда-то, но то, что схему можно было просто перерисовать… Это к нему в голову не приходило. Видимо, вот чего ждал от него граф все те разы, когда приказывал принести ему чертежи помещений, вот почему он всегда так кричал на него, когда узнавал, с каким шумом эти схемы были украдены… Ну да… Хоффман хотел не привлекать к тем пропажам много людей, а Мердоф Айстеч умудрялся всё время всё портить. Всего тех случаев, когда такая миссия была доверена ему, было около трёх. Больше граф и не пытался. Видимо, понял, что все эти попытки были обречены на провал ещё до того, как сама мысль о доверии такого задания Айстечу появлялась в чьей-либо голове.