Верность памяти - [11]

На севере, на востоке, в центре Словакии — везде шли бои, а от него никаких вестей. Исчез, словно растаявший снег, — и не осталось никаких следов ни от него, ни от его солдат. Мария опросила всех знакомых в ближайшей воинской части. Они лишь пожимали плечами и отводили глаза. Когда же она настойчиво спрашивала, где он может находиться сейчас, они разводили руками: очевидно, там, где гремит бой, там, где сражаются все настоящие мужчины. У нее не хватало сил спросить, почему же они не там…

Вторую неделю она растолковывала шалунам все, что предписывала учебная программа. Иногда, услышав гомон детских голосов, она вздрагивала: опять она размечталась возле старой, потрепанной карты. От холмистого горизонта к школе вилась пыльная дорога, по которой приезжал к своей избраннице широкоплечий сотник, если ему удавалось отпроситься. Обычно он пользовался велосипедом, хотя потом у него страшно болели ноги. Но ему так хотелось видеть, ласкать ее…

Из — за дверей директорской кухни доносились пронзительные, фальшивые звуки. Это пели лучшие люди Леготы. В это время на дороге показалась маленькая зеленая «Татра», не военная, а реквизированная, которую кто — то старательно, но неумело перекрасил в зеленый цвет. Мария от волнения сломала ручку с пером, да так и застыла с обломком в руках. Это он!

А может, весточка от него?

* * *

Надпоручик Орфанус пробыл у нее буквально несколько минут. Лишь сообщил ей горестную весть. Задерживаться дольше не было никакого смысла.

За окном взревел мотор, взметнулся столб пыли, и машина рванулась в сторону воинской части. Но Мария этого не видела — склонившись над комодом, она пила прямо из бутылки. Так пила однажды мать, когда ее кровно обидели добродетельные жительницы Градиште: злорадно переглядываясь, они подступали к матери с расспросами, не узнала ли она, куда все — таки подевался ее муж. Мария была тогда совсем маленькой девочкой, и ей было очень жаль мать. А теперь она жалела себя…

Орфанус сообщил Марии, что Милан погиб на Верхней Нитре.

— А как он погиб?

— В бою.

— Скажите ради бога: как он был убит?

— Не известно.

— Когда это случилось?

— На этой неделе, но точно день назвать не могу.

— Если ты приехал сообщить, что он погиб, ты должен знать подробности…

— Не знаю, потому что известия доходят до нас окольными путями…

Ее взгляд заставил надпоручика поспешно ретироваться.

* * *

— Вам сообщили, когда он погиб? — спросил нахмурившись полковник.

— В начале сентября, — ответила Мария намеренно резко, чтобы прекратить дальнейшие расспросы.

Семнадцать лет она не могла уточнить день его гибели. И только в шестьдесят втором году, посетив родину Милана и возложив на его могилу три тюльпана, она прочитала эту дату на надгробной плите. Потом несколько ночей кряду ей снились надгробная плита и печально поникшие цветы…

О ее поездке на могилу Милана никто не знал. А впрочем, Мария разыскала ее лишь тогда, когда овдовела и почувствовала себя свободной от всех взятых на себя обязательств. Осталось лишь обязательство перед памятью о Милане, перед памятью об их любви…

— Значит, в начале сентября, — задумчиво повторил полковник и замолчал: ему не хотелось бередить раны сидевшей напротив него женщины. Ей, видно, и без того пришлось немало пережить.

Им, солдатам, не забыть начала сентября 1944 года, но их было много и они сражались на поле боя, А она осталась наедине со своей бедой, и некому было ее хоть как — то утешить.

Да, начало сентября…

* * *

Гавлик, в то время курсант — десатник [3], стоял, вытянувшись перед командиром со знаками различия капитана чехословацкой армии, хотя тот не был ни чехом, ни словаком. Черноволосый югославский капитан Тадич говорил так быстро, что его не понимали даже сослуживцы.

— Саперы нечего делать, — тараторил капитан. — Ты, кадет капрал, пудешь делать контакт, ты ясно?

Гавлик кивнул. Ему казалось, что он понял капитана, ну а если что не понял, так писарь подскажет. Боже упаси показать Тадичу, что ты не все уяснил. Он начинал так ругаться по — сербски, что, услышав его, краснела даже охрана небольшого замка, в котором расположился штаб.

Тогда на Верхней Нитре они сражались из последних сил. Повстанцы отходили с верховьев реки к центру восстания. И с теми, кто отступал с востока и с юго — востока, связи не было.

Поняв, чего хочет от него Тадич, Гавлик пожал плечами. Но… можно быть недовольным приказом, а выполнить его ты обязан, даже если знаешь, что тебя бросят в воду на глубоком месте, а выплывать тебе придется в одиночку.

— Если бы мы знали, где они, тебя бы туда не посылали, сами бы справились, — объяснил Гавлику писарь, энергичный братиславский еврей в чине четаржа [4], и распорядился взять в качестве помощников двух бывалых разведчиков.

Четарж Кубович, узнав, куда их посылают, разразился проклятиями. Свободник [5] Лубелан вел себя спокойнее. «Чем дальше на восток, — думал он, — тем больше шансов попасть в родные края. А горы, не эти, а те, что расположены на востоке, я знаю как свои пять пальцев…»

* * *

— В начале сентября я ходил в разведку, — сказал полковник лишь, для того, чтобы что — нибудь сказать, и с досадой подумал: «Не умею я как положено посочувствовать человеку и поддержать разговор».