Верность памяти - [9]

Но все обернулось иначе.

В последние дни у саперов опять было много работы, иногда только у них…

* * *

— Мне не хочется портить вам настроение, товарищ директор, но хорошо, что вы родились женщиной… — сказал Гавлик, глядя отсутствующим взглядом в окно.

— От этого я ничего не выиграла, — ответила Мария, стараясь перекричать монотонный стук колес. — Восстание не обошло стороной и женщин… — добавила она, удивляясь, что перестала замечать стилистические ошибки в его речи.

«Стареешь ты, Мария, — упрекнула она себя мысленно. — А может, виной тому вновь нахлынувшие воспоминания о восстании?..»

— Понимаю, — кивнул он в знак согласия, но Мария не поверила ему. Она была убеждена, что полковник ничего не понял, просто не захотел возражать ей.

«И все — таки нет оснований расстраиваться, — твердила она себе бог знает в который раз за последние двадцать восемь лет. — Время действительно лучший лекарь, оно зарубцевало все раны, хоть это слабое утешение…»

— Вы ничего не понимаете и никогда не поймете. Вы не женщина и даже не догадываетесь, что значат для нас некоторые вещи. Это реальность, и тут уж ничего нельзя изменить…

— Эта тема касается вас лично, и я не хотел бы ее затрагивать.

— Почему? Это было так давно… Против смерти мы бессильны… Во время восстания я потеряла жениха…

* * *

Мария никогда не носила кольца. Впрочем, колец они даже не успели купить. И все — таки окружающие считали их любящей парой, они знали, что широкоплечий сотник [2], которого она встречала у Игрингов и которого так боялась, ее жених.

Сама она до конца этому не верила, даже когда его добрые, любящие руки будили ее…

Годы учебы в педучилище пролетели незаметно. Учиться она поступила в 1939 году, когда немцы вторглись в Польшу и началась вторая мировая война. Ей запомнились бесконечные вереницы поездов с военной техникой и солдатами в серой и зеленой форме на вокзале в Градиште. А закончила учебу она летом 1943–го, когда советские войска разгромили немцев под Сталинградом, а за два дня боев в районе Обоянь, Прохоровка уничтожили до четырехсот немецких танков и штурмовых орудий.

Как — то в воскресенье она возвращалась в Леготу после поездки домой. Коллектив школы как раз отметил ее пятилетие, и директор разрешил Марии съездить домой, повидаться с матерью и подружками. Как приятно было хотя бы на пару дней вырваться из Леготы в более цивилизованный мир, из полумрака керосиновых ламп под электрический свет!

В Михайлово Марии предстояло делать пересадку. Чемодан и большую оплетенную бутыль с градиштским вином для пана директора она оставила в привокзальном ресторане: ведь нужно было узнать, когда пойдет ее поезд. А надо заметить, что поезда в то время ходили в Словакии как попало: то не было угля, то не хватало железнодорожников, то вдруг менялось расписание. Мария постаралась успокоиться: до наступления темноты в Леготу все равно не попасть, а к полуночи, если повезет, она доберется. В это время пан директор уже будет крепко спать, поэтому на бутыль сразу не набросится и не понадобится сидеть возле него ради приличия. Она как следует выспится, а завтра после занятий вручит ему драгоценный дар.

И вдруг она застыла как вкопанная — чемодана со всем ее имуществом не было. Неужели даже в привокзальном ресторане крадут вещи? Там же почти все, что она смогла приобрести за последние шесть месяцев.

— Чемодан и бутыль просил отнести к его столику пан сотник, — сообщил ей официант.

Мария обернулась, и глаза у нее засияли. За столиком, покрытым белоснежной скатертью, сидел, закинув ногу на ногу в до блеска начищенных сапогах, офицер. Это был сотник, друг Игринга. Она не видела его с последнего мирного августа и даже никогда о нем не вспоминала.

Решительно подойдя к столику, она сразу напустилась на него:

— Пан сотник, если вы собираетесь командовать мною, как своими подчиненными…

Сотник улыбнулся, но не высокомерно, а скорее учтиво, и, взглянув на свои дорогие, с черным циферблатом часы, спокойно произнес:

— А вы все такая же забияка, как когда — то.

Ей стало не по себе: надо же было попасть в такое глупое положение. Не тащиться же на глазах у посетителей ресторана с чемоданом и бутылью, словно ее прогнали! Пришлось присесть. С каким бы удовольствием она дала ему сейчас затрещину, но надо было сдерживаться. Ну а он… он даже не смутился. Только сделал знак официанту:

— Двести граммов орешанского для пани учительницы.

— Кто вам сказал, что я буду пить?

— Какая же девушка из Градиште не пьет этого вина?!

Она немного забеспокоилась, когда он, прослушав объявление о прибытии пассажирского поезда, следующего через Стреборную в Тесары, надел плащ, но потом с облегчением вздохнула: по крайней мере, он отнесет ее чемодан, ведь денег на носильщика у нее, как всегда, не осталось. А потом… потом у Марии дух перехватило, когда он втолкнул чемодан и бутыль в открытые двери пустого вагона второго класса. Его наглая уверенность просто бесила ее. Она хотела было запротестовать, однако в это время сильные руки сотника подняли ее и Мария оказалась в вагоне.

— Что вы делаете? — успела проговорить она, когда сотник отправил проводника и начал задергивать занавески на застекленной двери, отделявшей купе от коридора.